Позови меня трижды
Шрифт:
Раньше тут жила их бабка, у которой они проводили с Танькой почти каждое лето. От бабки и достался тот сундук с барахлом, на котором Терех спал чуть ли не до седьмого класса. Пока сюда не переехал отец с Валеркиной матерью, бабкин дом долго стоял с заколоченными окнами. Бабка померла, когда он учился в пятом классе. А от сундука так и пахло деревней бабкой, и накатывали самые поганые воспоминания. Бабка у Тереха была еще тем цветочком аленьким. Рука у нее была тяжелая, как жизнь. Еще работая на заводе, папка потихоньку восстанавливал ее домишко, а, выйдя на пенсию,
Когда-то в детстве Терех любил здоровенного хряка Мишку. Была у них взаимная душевная расположенность. Мишка всегда довольно хрюкал, завидев Тереха, и плутовато косил маленькими хитрыми глазками. Терех всегда его нарочно выпускал, и они убегали на заливные луга к речке. Мишка был умный, гад, ну, прям, как собака, на свист шел! Спина широкая - как раз под девятилетнюю Тереховскую задницу. Бабка лаялась, что свинью надо в стайке держать, сало копить, а Терех все равно не мог удержаться от соблазна покататься на Мишке среди кочек жесткой осоки.
Резали Мишку на ноябрьские отец и дружок его деревенский Петька-однорукий. Без руки с войны пришел, без левой. А правая была, даже прирезать мог кого угодно. Напились, конечно, в усмерть. Шары залили и Мишку резать пошли, а Тереха бабка картоху чистить засадила. Сама-то она чистила она картоху огромным обоюдоострым ножиком, вот ему ножик этот сунула и к тазу с картохой приставила. А все равно что ни делай, деваться от Мишкиного визгу было некуда. Тут бабка ему и говорит: "Ступай, Сашок, глянь, чо они там делают? Когда они бедного хряка дорежут? Как бы сами друг друга не порезали, глянь-ка там."
Терех пошел как был - в майке и с ножом. Прямо к нему бросился окровавленный Мишка, наверно, за спасением. И Терех всадил ему нож под самую рукоятку, Мишка шумно вздохнул и превратился в кучу измочаленного мяса. Детство кончилось с уходом Мишки, а Терех никогда потом уже не ел свинины.
А в тот вечер, когда бабка увидела, что он не съел выложенную ему на тарелку котлету, она погладила его по голове и сказала: "Дурак ты, Сашка! Верный дурак... Нашей дурацкой породы. И чо мы за дураки? Убить можем, а предать - нет..."
Как в давних детских Катькиных сказках пришли к Тереху сокровища. Не такие уж несметные, как показывает жизненный опыт, но все же. Воплотив в жизнь мечту о собственной квартире, обставленной, согласно задуманного с детства плана, когда он долго не мог заснуть на огромном бабкином сундуке в коридоре, он понял, что для жизненной программы загадал явно маловато. Где же оно счастье? Почему же ему мало одних денег, мало теплого податливого женского тела? Ведь все же есть для того, чтобы не болела от пустоты душа и не просилась на жесткий бабкин сундук. Как он мог не дать адрес Кати, добытый с таким трудом через Раю, Валерке! И как он мог его отдать?
ШЕСТЕРКА ЧЕРВЕЙ
Было уже поздно, когда в ее двери тихо постучали. Катя укладывала дочку в спаленке. Видно опять пришел Володя забирать оставшиеся вещи. Он уже унес и видик, и пленки, но раньше он старался приходить, когда дочери не было дома. Вообще-то Маше Катя говорила, что папа в командировке, а что видик она продала на еду. Спали они вместе и, поднимаясь с постели, Катя невольно потревожила дочку, и та недовольно захныкала. В халате поверх застиранной ночнушки она пошла открывать дверь.
– Кто там?
– Это я, Катя, открой, - ответил из-за двери приглушенный голос Валерия.
– Проходи, ты чего так поздно-то? Случилось, что ли, что-нибудь?
Из спальни раздался плаксивый сонный голосок: "Мама! Кто там? Иди ко мне, мама! Мне страшно! Ма-а-ма..."
– Случилось, случилось... Ты пойди, дочь успокой, а я пока тут побуду. У тебя чего глаза опухшие? Из-за мужа что ли?
– Да насрать мне на моего мужа! Буду я из-за него реветь, как же! Женщину вчера с работы хоронили одну, жалко очень, две девочки остались.
– Ладно, не реви, иди к дочке.
Дождавшись, когда Машка снова погрузилась в сон, Катя вышла к Валерию.
– Ну, что случилось-то, Валер? Если тебе денег занять надо, то у меня сто тысяч есть.
– Себе оставь. Я к тебе пришел.
– Че-го?
– К тебе, говорю, пришел, жить.
– А тебе что, жить негде теперь?
– Да почему негде, просто я с тобой хочу жить.
– Ты что ли меня из-за того, что меня муж бросил? Пожалел, что ли? Так он сегодня бросил, завтра назад придет, он из таких, которые никак остановиться не могут. Так до старости и будет болтаться, как в проруби.
– Да не из жалости я, тьфу, черт! Ну, захотел вот и пришел.
– А почему ты раньше не приходил?
– А ты почему меня не звала?
– Так ты же женился, как это я могу звать какого-то чужого мужа? Я и сейчас тебя, Валера, не звала... И вообще это все странно! В одиннадцать часов ночи заваливается мужик, прости, Господи, и заявляет, что он жить пришел, без меня не может! Мы с тобой сколько не виделись? Тебе ведь до этой ночи-то как-то жилось?
– Ну, да! Я - со странностями, признаю! А вот ты - душа нараспашку! К тебе стучит в одиннадцать ночи чужой муж, ты его свободно пускаешь и даже деньги суешь! В аккурат на опохмелку хватает! Ладно, обои мы дураки, Катька, не прикидывайся. Пошли, я на кухне стол накрыл.
Катя зашла на кухню и ахнула, стол был завален мудреной заморской снедью. Целый день, оплакивая Лидию Семеновну, Катька втайне жалела, что не захватила как Люда пирожков графинь, хотя они ей предлагали. С уходом Володи еды стало совсем мало, Машу она давно кормила только хлебом с маслом и чаем, рассчитывая на школьные завтраки и бабушкин прикорм. Последние сто тысяч надо было растянуть на подольше, потому что зарплату не обещали вообще в далеко обозримом будущем.
Она как-то не обратила внимания, что Валерий вошел с двумя объемистыми баулами. Один из них стоял под кухонным столом пустой, а второй - у батареи, он был закрыт и пузырился тайной.