Позови меня трижды
Шрифт:
Валерий втянул носом вкусный аромат жареной яичницы с колбасой и заторопился на кухню. Почему теперь он опять не мог взять в толк, как Терех может быть еще каким-то Сашей? Может, он с этими салфеточками и ковриками даже обижается, что все его зовут Терех? Конечно, Саша к салфеткам больше подходит. Нет, видно, поздняк метаться! Надо было предупреждать раньше. А, кроме того, сейчас у всех погремухи, у всех! Когда ему звонят из Смоленска и говорят: "Валет, товар держим еще неделю, но ты не будь сволочью, гони деньги!", он ведь не обижается! Да и звонит-то ему не какой-нибудь Торопов, а просто - Топор. И чо бы он Топора вдруг тоже стал Вовой звать, как по паспорту?
После завтрака
Притормозив у светофора, Валерий озабоченно посмотрел на часы. Если они так будут у каждого перехода тормозить, то могут и не успеть. Он с раздражением глядел на толпу людей, которые торопились перейти улицу. Валерий досадливо поморщился, когда на дорогу выскочила женщина с маленькой девочкой. Она пыталась догнать других пешеходов, опасливо косясь на газующие в нетерпении машины, но девочка не поспевала за матерью, тянувшей ее за руку. Женщина повела взглядом на его девятку, и хотя он понимал, что она его, конечно, не видит, он машинально отклонил голову от ветрового стекла, будто пытался спрятаться, скрыться. Дорогу перед ним пересекала Катя.
Терех сидел на заднем сидении. Валерий знал, что Терех все и всегда видит. Прикидываться было бесполезно.
– Чуть, блин, на Катьку сейчас не наехал! Думал, вот баба наглая! Светофор уже мигает, а она с ребенком прется! А это - Катька!
– Да видел я, как ты сейчас затылком чуть подголовник не свернул.
– Что-то не густо нынче живет интеллигенция!
– Когда она густо-то жила? А ты что, Валет, Катерину в интеллигенцию записал? Катька крутится больше нас с тобой, просто она - баба, да и не везет ей. Муж от нее ушел недавно, говорят.
– Вот этому нисколько не удивляюсь, странно, как вообще на ней кто-то женился!
– Почему странно? Между прочим, многие к ней в женихи набивались.
– Шубейка на ней дерьмовая.
– Да-а, не то, что у твоей Наины! У тебя Наина - царица по сравнению с Катькой!
– Терех, ты, случаем, не знаешь, где она живет?
– Я-то, случаем, знаю, но ты, Валет, больше Катьку не тронь, а? Ну, и так ведь уже, а? Валет, сколько можно бабу мордовать?
– Трепи, что хочешь, а адресок дай! Муж, говоришь, ушел?
* * *
А Катя в тот момент торопилась на похороны. Вынос тела Лидии Семеновны, застреленной в пододеяльной мастерской, был назначен на двенадцать, а еще и проститься не мешало, у гроба посидеть... Но перед этим надо было забежать на рынок. Она бегом отвела Машку к маме и рванула к рынку. Графинь она заметила сразу у южного рыночного въезда. По ее лицу они поняли, что случилось что-то нерядовое, и сразу начали упаковывать семечки и сигареты в картонные коробки, служившие им прилавком. Катя помогла связать коробки и установить их на тележку с колесиками. Так с тележкой они и покатились домой к покойной Лидии Семеновне. Всю дорогу Катя про себя думала, что очень еще повезло, что накануне напившийся хозяин сорвал свой гнев на графинях и выгнал их на улицу. Что поделаешь, строчки у них действительно получались неровные, "по фазе косые" - как орал на них хозяин. Интересно, а у нее-то, Катьки, какие будут строчки, в случае чего?
Домой с похорон Катя пришла совсем измотанная. На кладбище выехал весь старый генплановый отдел, поехали и почти все сокращенные женщины, прошедшие в свое время через пододеяльную мастерскую. У Лидии Семеновны остались две девочки четырнадцати и семнадцати лет. Они стояли у могилы молча, не плакали. Похороны устраивал суетливый нетрезвый мужчина - хозяин мастерской. В его присутствии на всех накатывал столбняк, никто не мог толком даже сказать прощального слова. Ладно, что Ленка позвала попа, который отстранено мотал кадилом у разверстой могилы, вырубленной в еще мерзлой весенней земле. После того, как два кладбищенских мужика подняли крест и уложили надгробье, батюшка сел в черный джип "Чероки" и, помахав прощально Ленке рукой, уехал. Женщины, подхватив друг друга под руки, тоже потянулись по размокшей весенней тропке к выходу. Никто не хотел возвращаться автобусом, нанятым бывшим хозяином Лидии Семеновны.
Графини потащили дочек Семеновны и весь бывший отдел к себе на поминки. Старшая девочка через слезы расспрашивала графинь, как они торгуют сигаретами, и сколько стоит место на трамвайном кольце. Катя хотела извиниться перед ними и на поминки не ходить, ей вообще с самого утра надо было повыть вволю одной. Но еще у могил на центральной аллее ее взяла под руку Люда Владимирова. В чужой отдел ей одной идти на поминки было неловко, да и спросить она хотела что-то, поэтому Катя, утерев слезы, пошла вместе со всеми.
Было несколько машин родственников, в которые все с трудом разместились. Катя с Людой и еще тремя швеями поехали на видавшем виды "Жигуленке" Ленки, которая, резко выруливая на поворотах, без устали материлась.
Заговорить с Катей Люда решилась только по дороге домой от графинь, наложивших ей с собой поминальных пирогов и кутьи. Запинаясь, каким-то мертвым голосом, без эмоций она рассказала, что девочка у нее родилась с пороком сердца. Операция стоит дорого, а в очереди стоять времени у них нет. Она, конечно, понимает, что у Кати таких денег нет, но не знает ли она что-то про Алексея? И как она думает, поможет ли он ей? Правильно она, конечно, тогда ее предупреждала, но Аленка такая чудесная! Она, Люда, прямо не знает, как бы она жила без нее, и теперь совсем не знает, как будет жить, когда Аленки не станет...
Люде надо было срочно домой, с Аленкой сидела ее соседка, бывшая библиотекарша. Она своих детей не имела и тоже очень любила Аленку, но злоупотреблять ее добротой не стоило. А к Кате надо было тоже ехать очень далеко. Поэтому они зашли в ближайший подъезд, и в свете тусклой лампочки Катя разложила пасьянс на подоконнике. Без карт в последнее время она уже из дому не выходила.
Получалось не так уж безнадежно. Аленка, вроде бы, должна была остаться с Людой. А Алексей, про которого они загадали, что он - крестовый король, тоже получался для Люды не совсем бесполезным. У них с Людой должна была состояться встреча, и Люде по этой встрече даже лежали какие-то деньги, если это не бумаги, конечно. Но, вроде, и деньги, и бумаги вместе, так в их профессии и получалось, но если и так, то деньги небольшие, потому что бубновый туз не выпадал. Он лег только потом, через какой-то марьяжный интерес еще и при поздней дорожке.
– Ты хочешь сказать, что мы... Что мы опять сойдемся с Алешей, да? Ему можно звонить?
– Не знаю, Люда, всю правду ведь говорю! Похоже, касатка, что он отрезанный ломоть. Видишь, дальше тебе крести нигде не падают, но и хрен с ними! Ты, глянь-ка, чернота уходит, у тебя весь расклад красненьким становится, и Аленкины буби тоже хорошо ложатся.
– Это что значит, Кать?
– А это означает, что Алексею ты позвони, да губки не шибко раскатывай! А дальше принимай все, что не повалит, любую карту, любой масти... И в тот момент, не о себе думай, не о том, что о тебе кто-то что-то скажет, а вот об этих двух девятках - бубновой да трефовой, Аленкиной болезни. Потому как, лапушка, времени у тебя, в самом деле, нет!