Позови меня
Шрифт:
Он заметил, что Уинстон слушает его затаив дыхание, и с воодушевлением продолжал:
— Афродита — сероглазая богиня — символ непорочности и мечта каждого мужчины. Тем, кто ей поклонялся, она дарила такую красоту и совершенство, что уже никто из них не мог довольствоваться посредственностью. — Он с улыбкой взглянул на своего юного внука. — Когда она появилась на Олимпе перед взором бессмертных, боги в благоговейном молчании воззрились на нее — так писал Гомер, и каждый втайне пожелал взять ее в жены и увести в свое жилище…
Эти рассказы деда вдруг
Между тем, хотя он посвятил столько времени поискам любви, он так и не нашел женщину, похожую на ту Афродиту, что описывал ему дед. Те, кого любил он и которые любили его, никогда не затрагивали того заветного в его душе, что заронил много лет назад дед рассказами о чистой любви.
Женщины его ослепляли, возбуждали и восхищали, но всегда наступал момент, когда он понимал, что они ему больше не нужны и он им тоже не интересен. Они были как бабочки, порхающие над цветами, но в один прекрасный день вдруг пропадали, и их место занимали другие — такие же яркие и необязательные, как и те, прежние…
Небо с каждой минутой становилось все ярче, а закат горел так ослепительно, что глазам было больно. Дойдя до последних ступенек, ведущих прямо к храму, он понял, что не ошибся в своих предположениях, где сейчас Марина Мильтон.
У мраморной балюстрады стояла молодая женщина и смотрела на море. Он не мог разглядеть ее из-за слепящего заката — на его фоне выделялся лишь ее силуэт.
Она была в белом платье, а в бледном золоте ее волос язычками пламени вспыхивали отблески закатного неба.
Услышав его шаги, когда он ступил на мозаичный пол храма, она повернула голову, и на какое-то мгновение ему показалось, что перед ним Афродита!
Марина очень огорчилась, когда, приехав на виллу «Аркадия», узнала, что Элвина еще нет, но ее привели в восторг путешествие из Неаполя в Сорренто и потрясающая красота виллы.
В пути ее сопровождал почтенного вида человек, который сказал, что был когда-то учителем. И он очень подробно рассказывал ей историю тех мест, по которым они проезжали. Но сам он больше интересовался Венецией, и Марине стоило большого труда удерживать его внимание на том, что интересовало ее, тогда как его тянуло живописать великолепие Сан-Марко и трагедию венецианского заката.
Тем не менее он рассказал ей много мифов и легенд Южной Италии, и, когда он прощался с ней, ей было жалко с ним расставаться.
— Как, вы уже возвращаетесь? — удивленно спросила она.
— Меня ждут в Лондоне, мисс Мильтон.
— Тогда огромное вам спасибо за то, что вы меня сопровождали.
— Мне было чрезвычайно приятно, — ответил он, — и я говорю это совершенно искренне! Не часто мне приходилось сопровождать человека с таким пытливым умом и вашей любовью к старине.
— Я уже вижу, что вилла просто необыкновенно красива! — воскликнула Марина.
Он рассказал ей, каким образом удалось восстановить виллу по ее первоначальному проекту.
— Мистер э-э… э-э… Фаррен старался получить мнение экспертов по поводу каждой комнаты, каждого орнамента пола или потолка… — Он сделал довольно ощутимую паузу, прежде чем произнести фамилию Фаррен. Марина замечала это и раньше, в других ситуациях, и ей казалось странным, что люди с трудом выговаривают фамилию Фаррен. «Наверное, это потому, что слово начинается на „Ф“, — подумала она. — Некоторым трудно произносить „Ф“ так же, как другим — „Ш“.
Странно, однако, что и мистер Дональдсон, и ее спутник спотыкаются на одном и том же звуке!
Но все эти странности тут же вылетели у нее из головы, сменившись восторгами по поводу виллы и прекрасного сада.
Особенно ее восхитил сад — она такого не то что не видела, но и вообразить себе не могла.
В таком саду легко можно представить себе Аполлона — а раньше она никак не могла себе его вообразить, и ей не терпелось поговорить об этом с Элвином. Марина была уверена — он знает гораздо больше ее о «блистательном друге Зевса» и «щедром дарителе музыки и песен».
Никто из богов, созданных греками, не казался Марине таким прекрасным, как этот, — он сорвал мрак с души человека и осветил ее божественным светом.
В первый же вечер на вилле она, по совету слуг, поднялась к храму Афродиты, чтобы полюбоваться закатом. Глядя на его великолепие, она почти поверила, что видит в этом ослепительном блеске Аполлона, превратившего все море в золото и коснувшегося каждой скалы и каждой песчинки своим волшебным перстом.
Позже, когда солнце стало прямо на глазах уходить за горизонт и начала подкрадываться темнота, она вдруг ощутила в вышине странное свечение, таинственное мерцание и услышала как бы шум серебряных крыльев и стук серебряных колес.
Да, это был, конечно же, он — тот, кого греки называли Аполлоном, и она почувствовала что он здесь, рядом.
Однако это был совсем не тот восторг, охвативший ее на Серпентине в Гайд-парке, когда она осознала единство всего живого; сейчас это было вне ее, но оно было так совершенно и так сильно, что ей хотелось поймать его и удержать.
С наступлением темноты Аполлон исчез, но ей долго не хотелось думать ни о чем другом.
На следующий день она совсем не чувствовала одиночества. Ее окружали добродушные улыбающиеся итальянцы — они смотрели на нее своими темными влажными глазами и пытались на свой манер развеселить ее.
Когда она гуляла по саду, ей чудилось, будто ее сопровождает какая-то странная музыка — не жужжание пчел и не птичьи голоса, а как бы божественная песнь, растворенная в воздухе.
В этот вечер она снова думала об Аполлоне.
На вилле она обнаружила книги, рассказывающие о мифах и легендах древних греков и римлян, с многочисленными ссылками и цитатами. Но это были лишь слова, и она снова шла в сад, чтобы ощутить его вездесущее покровительство.
Ей начало казаться, что ее окружает какая-то выжидающая тишина — необъяснимая тайна, которая вот-вот должна разрешиться.