Позывные дальних глубин
Шрифт:
— Даже так? — тотчас насторожился Егор, отставляя недопитый стакан.
— Именно так, — сказала она, тряхнув прядями волос. — Я хорошо помню тот проклятый день, когда лодку Муранова еле стянули буксирами с мели, — возбуждённо говорила Ирина Марковна, и глаза её, подведенные тушью, становились всё более злыми. — Они только что получили «трёпку» от комбрига и оба завалились ко мне, чтобы расслабиться. Вот за этим самым столом пили водку, и Муранов уговаривал своего старпома, чтобы тот не волновался и ни о чём не беспокоился, что поможет ему выбраться из того «дерьма», в которое они вляпались. И тогда я поняла, что дело это обстоит совсем не так, как его другие представляли. Оказалось, что Кузьма ни в чём не виноват. Ведь это Муранов посадил лодку на
— Это ж меняет дело! — Егор вскочил со своего места и возбуждённо принялся расхаживать по подсобке. Потом снова присел к столику, взял в ладони пухлую руку женщины и спросил, умоляюще глядя ей в глаза:
— Прошу вас, можете всё это подтвердить ещё одному человеку?
— Кому ещё? — недовольно спросила Ирина Марковна, высвобождая руку.
— Да не беспокойтесь, это наш хороший друг, и от него многое зависит. Но он должен обо всём очень подробно и точно знать. Вы этим самым здорово помогли бы Кузьме.
— Вы это о ком, о Колбеневе что ли? — догадалась она.
Непрядов с надеждой кивнул.
— Ему можно, — согласилась женщина, смягчившись — А то ведь получается, что и я перед Кузьмой, этим дурашкой, тоже виновата. Мне бы раньше эту историю рассказать, если уж дружок ваш такой чистоплюй. Слово, видите ли, подлецу Муранову дал! А тот начхал на его порядочность.
— Добро, — сказал Егор и поднял стакан с недопитым коньяком. — Давайте на посошок, за хороших людей!
— За Кузьму, — уточнила Ирина Марковна. — Что б у него всё обошлось.
12
В тот же вечер Непрядов поспешил наведаться к Вадиму Колбеневу. Тот после службы только что вернулся домой, принял душ и, облачившись в просторный полосатый халат, готовил себе на кухне холостяцкий ужин.
Ввалившись к нему на квартиру, Егор прямо с порога, ещё не успев снять шинель и отдышаться, принялся подробно рассказывать всё, что довелось услышать от Ирины Марковны. Но дружок нисколько этому не удивился. Пошевеливая ножом жарившуюся на сковородке картошку с луком, он скептически хмыкал и покачивал головой.
— Тоже мне, Америку в Жмеринке открыл! — высказался, наконец. — У нас в политотделе давно об этом догадывались.
— Что, значит, догадывались?
— А то! — назидательно пояснил Вадим. — Если не хотят что-либо знать, то всегда не трудно сделать вид, что это никого не касается.
— Других, но не нас! — решительно не согласился Егор. — Или ты решил, что Кузькина судьба тебя тоже не касается?
— Как ты можешь, Егор! — Обрезков с раздражением громыхнул сковородкой, стаскивая её с плиты. — Если уж на то пошло, то вам, милейший кавторанга, не мешало бы знать, что ваш покорный слуга, — Вадим при этом слегка поклонился, — именно по этой причине имел честь испортить отношения с начальником политодела. Трудно ладить с людьми, когда тебя слушают, но не слышат. Широбоков непробиваем, когда дело касается «целесообразности момента», как он любит выражаться. А целесообразность у него в том, если отбросить всякую оправдательную шелуху, чтобы не признаваться в собственном промахе. Ведь это никто иной, как сам Широбоков, подписал на Муранова самую лестную характеристику, когда тот рвался в академию. Выходит, здорово промахнулся наш любимый начпо, не доглядел.
— Извини, ведь ты же всё-таки его заместитель. Неужели слово твоё ничего не может значить?
— Сможет, — пояснил Вадим. — Как только сам стану начальником политотдела.
— Уж постарайся, будь им поскорее, — съехидничал Егор. — А то проку от ваших… как от козла молока.
— Ты эти шуточки брось, — предупредил Вадим, строго воздев нож. — В политотделе тоже у нас люди разные, и всех под одну гребёнку не чеши. Но в одном ты прав: появился свежий факт и за него следует уцепиться. Надо же Кузьму как-то спасать, пока он совсем «вразнос» не пошёл.
Непрядов хорошо понимал своего дружка. С его-то характером нелегко было тащить воз политотдельской нагрузки, продираясь сквозь заросли всяких препон и условностей. А случай с Кузьмой Обрезковым был одним из тех принципиальных, по которым Колбенев не находил общего языка со своим начальником капитаном первого ранга Широбоковым. Из каких-то своих соображений тот явно благоволил Муранову, продолжая считать его офицером перспективным, с большим потенциалом руководящего таланта и морской выучки. Разумеется, можно было бы провести повторное расследование случившегося ЧП и тем самым докопаться до истины. Однако Широбоков счёл нужным всё же опереться на прежнюю объяснительную записку Обрезкова, в которой тот лично на себя брал всю вину.
Непрядов понимал, что едва ли и ему тоже удастся переубедить Широбокова в том, что он глубоко заблуждается в отношении своего «протеже», набиравшегося теперь в Ленинграде академической мудрости. Не таким был Гаврила Фомич, чтобы поверить не командиру лодки, которым он гордился как своим учеником и воспитанником, а какой-то военторговской продавщице, разведённой мичманской жене, к тому же оскорблённой тем, что её бросили.
Единственная надежда была теперь на комбрига. Анатолий Петрович Струмкин, как и сам Непрядов, вернулся в бригаду после долгого перерыва и никоим образом не был связан с прежним разбирательством в отношении Муранова и Обрезкова. Этим, главным образом, занимался прежний комбриг, давно ушедший в запас. Можно было бы попытаться объяснить Струмкину истинную суть и подоплёку происшедшего уже в свете новых обстоятельств, открывшихся после раскаянного признания Ирины Марковны. Но вся загвоздка была в том, захочет ли комбриг пойти наперекор начальнику политотдела и не согласиться с его мнением на этот счёт. Велик был риск и самому Непрядову впасть в немилость. Но теперь он меньше всего о себе думал. Сама судьба давала реальный шанс хоть как-то оправдать Кузьму, и стоило драться за своего дружка, чего бы это ни стоило. К тому же и на помощь Вадима, в чём Егор не сомневался, всегда можно было рассчитывать. «Дед сказал бы: не пожалей живота за други своя…», — подбадривал себя Непрядов и тем самым ещё больше укреплялся в мысли всеми силами помочь Кузьме.
13
Подготовка к автономному плаванию шла на лодке полным ходом. Внешне это походило на суматошную муравьиную возню, когда необходимо было впрок пополнить запасы на зиму для всего муравейника, каким представлялась стоявшая под погрузкой лодка. Торпедисты через погрузочный люк осторожно заталкивали в чрево первого отсека густо смазанные тавотом торпеды, мотористы впрок, «под завязку», накачивали соляркой топливные цистерны, боцманская команда резвой рысью таскала по сходням и трапам всевозможный харч, доверху наполняя им расположенную в трюме провизионку. Можно было представить, как тяжело распирался подводный корабль рёбрами шпангоутов, насыщаясь всевозможными ящиками, мешками, коробками, банками.
Даже бывалому командиру перед автономкой, как непутёвому курсанту пред экзаменами, вечно не хватало на подготовку одного дня. В оставшееся время нужно было еще сходить на мерную линию и определиться с поправками к показаниям лага, а потом, как водится, провести предпоходное контрольное погружение. Непрядову надо было еще лично проследить, чтобы перед самым отходом в море команда помылась бы в бане, устроила бы «постирушки» своим нехитрым флотским пожиткам и чтобы интенданты не забыли бы всем на автономку выдать бельё разового пользования. Поход всё-таки предстоял дальний. Масса и других неотложных дел сваливалась на плечи Непрядова, от которых, разве что, впору на части разорваться. Он же во всей этой предпоходной суете оставался верен себе, поспешая не торопясь, дабы ничего не упустить, всё предусмотреть и предугадать.