Позывные дальних глубин
Шрифт:
— Эх, если б только можно было поднять со дна этот «охотник», — сказа Петр Петрович, стукнув крупным правым кулаком в левую ладонь.
— Быть может, как-то и можно это сделать, только вот — совсем не нужно, — убежденно отвечал Егор.
— И это вы говорите? — каким-то обескураженно зловещим шёпотом вдруг вопросил замполит, — Вы!?
Егор удивленно вскинул брови, не видя причины беспокоиться на этот счёт.
— Но там же ваш отец! — с непонятной настойчивостью напирал Штеменко.
— Не понимаю, что вас так удивляет, — спокойно отвечал Егор.
Штеменко возбужденно
— Суворов же ещё сказал, что война не закончена, пока в земле не погребён последний солдат.
— То же солда-ат, — попытался вразумить его Непрядов, — а мой отец — моряк.
— Да русский ли вы человек! — почти взорвался Штеменко. — Ваш отец, прежде всего, воин. И этим всё сказано. Я бы на вашем-то месте до главкома, а то и до самого министра обороны дошёл, чтобы достать останки отца и похоронить их в родной земле.
— Никак нет, — упорствовал Егор, начиная злиться. — У моряка бывает своя могила, которая под водой. Там ему и погребенным быть по нашим флотским традициям, как многие тысячам других моряков. Затонувший боевой корабль испокон веку считается общей братской могилой для всего экипажа, — и выложил последний довод. — Смею заметить: Чёрное море не менее нам родное, как и та земля, которую оно омывает.
— Удивляюсь вам, — продолжал недоумевать Штеменко. — Если б только я знал, хотя бы приблизительно, где сгинул на войне мой батя, я бы хоть горсть земли с того места привёз на погост в нашем селе, где похоронена моя матушка. Ей бы легче стало…
От этих слов Егору стало не по себе. Перед ним стоял уже не прежний толстоватый добряк, а человек непримиримый и гневный, почти с нескрываемой неприязнью глядевший на него, Егора Непрядова.
«Странный замполит, — подумалось Егору. — Так искренне печётся об усопших… Ему бы попом быть».
— Вот видите, Пётр Петрович, — попытался вразумить Егор. — Вы же не только об отце своем подумали… И вы по-своему правы. Но дело всё в том, что моя родная мать погибла тоже где-то здесь, совсем недалеко от этого самого места. Это вы можете понять? Впрочем, и я мог бы тогда вместе с ней запросто утонуть, а не стоять сейчас здесь вот, перед вами, — и Егор для большей убедительности ткнул пальцем себе под ноги, как бы заверяя, что он всё-таки жив.
Белёсые брови замполита поползли кверху, подчеркивая крайнюю степень удивления.
— Постойте-постойте, а как же?.. — скорее по инерции хотел он было возразить, но договорить ему не дал появившийся в дверях вестовой. Приложив руку к обмятому синему «чепчику», тот доложил, что старпом просит обоих офицеров подняться на палубу. Начиная кое о чём догадываться, замполит отходчиво улыбнулся и в знак примирения тронул Егора за плечо. Про себя он, видимо, уже решил, что им ещё предстоит о многом поговорить, чтобы не осталось недомолвок. Непрядов в ответ кивнул, мол, всё в порядке.
Построение личного состава по «большому сбору» проходило под вечер. На море сохранялся полный штиль. Ветерок лишь чуть пошевеливал вознесённый на гафеле флаг. В напряжённой тишине было слышно, как скрипуче переговариваются за бортом чайки, да где-то в недрах корабля нудно гудит вспомогательный движок.
Строй моряков, облачённых в белоснежную форму первого срока, замер на юте в ожидании начала ритуальной церемонии. Офицеры так же были в полном параде, при кортиках. Не доставало лишь командира, который должен был появиться перед личным составом точно в назначенное время.
Непрядов занял место в общем строю, стараясь ничем не выделяться среди других. Но он всё же не мог не ощущать на себе взгляды, исподволь обращённые на него. Ведь не секрет же, что именно ему, в этом печальном ритуале отдания почестей отводилась роль едва ли не главного действующего лица. Пожалуй, впервые в жизни Егор оказался в таком положении, будто его донага раздели и со всех сторон просвечивают множеством глаз. Он предельно сосредоточился, напрягся, стараясь ни чем не выдавать охватившего его волнения.
Вспомнилось, как в курсантские годы они, друзья-однокашники, так же вот отдавали воинские почести незабвенному мичману Мищенко, скончавшемуся на паруснике во время их дальнего похода в Атлантику. Была такая же вот напряжённая тишина, и море казалось таким же присмиревшим и скорбным. Но мог ли он тогда предположить, что настанет день и час, когда военные моряки склонят головы перед памятью о его отце. Теперь отцовская глубинная могила навсегда перестанет быть безымянной. На штурманской карте она обретёт точные координаты по широте и долготе места. Возможно, в силу именно этого обстоятельства Егор не ощущал глубокой и безысходной скорби, но была какая-то светлая и тихая грусть о самом дорогом человеке, который покоился на глубине в бронированном склепе боевой рубки. Всем своим существом Непрядов чувствовал окончательное завершение какого-то очень важного, определяющего этапа своей жизни. Он видел лежавший на палубе еловый венок, туго спеленатый красной лентой, — конечно же, замполит загодя и об этом позаботился. Именно этот венок и должен был на веки — вечные утвердить точные координаты лежавшего на дне отцовского корабля.
Появился командир, и тотчас пронеслась команда «Равняйсь… Смирно!». При полной тишине запел на печальной ноте корабельный горн, и флаг на гафеле начал приспускаться. В это мгновенье Егор услышал, как призывно произнесли его фамилию. Его приглашали подойти к борту.
Оставив строй, Непрядов направился к Шелаботину, стоявшему рядом с лежавшим на палубе венком.
Как только замполит закончил короткую, прочувствованную речь, полагавшуюся в таких случаях, Шелаботин сказал:
— Ну, взяли, Егор Степанович…
Вдвоем они подняли сплетённое из еловых веток окружье, дохнувшее терпким запахом лесной хвои и принялись медленно опускать его на пеньковых шкертах за борт, выдерживая горизонтальное равновесие. Это неторопливо размеренное ритуальное действо продолжалось до тех пор, пока венок не коснулся воды. Побросав концы, оба командира тотчас взяли под козырёк. И в этот момент оглушительно грохнул из автоматов одиночными выстрелами почётный караул. Троекратный салют прокатился до самого горизонта, пугая чаек и отзываясь эхом где-то далеко в море.