Позывные дальних глубин
Шрифт:
При этих словах Шелаботин вопрошающе глянул на Егора, не отпуская его коленки. Тот сидел в большом напряжении, с окаменелым лицом, не произнося ни слова.
Почувствовав непонятное замешательство, старик забеспокоился.
— А чё? Разве я не так чё сказал?
— Всё так, Николай Иванович, — успокоил его Шелаботин и кивнул на Егора. — Не узнаёшь, кто это?..
— Старик в недоумении глянул на Непрядова и пожал плечами, явно не понимая, что от него хотят.
— Да вот же он, перед тобой — тот самый соседский пацан — Егор Степанович, собственной персоной, — и слегка пожурил. — Как видишь, жив и здоров. А ты хоронить его…
— Не может бы-ыть… —
Егор тоже встал, сильно волнуясь и не зная, что сказать.
— Живой, значит? — спросил старик, желая как бы удостовериться.
— Живой, — подтвердил Непрядов.
Взяв Егора за плечи, Старик принялся поворачивать его к свету, стараясь получше разглядеть.
— Так и есть, вылитый Степан, — признал, наконец, и тотчас поинтересовался. — А меня-то хоть помнишь?
Егор сморщил лоб, напрягая память и, ничего так и не припомнив, с сожалением покрутил головой.
— Да где уж там, — согласился Николай Иванович, — ты ж тогда совсем крохой был, только ходить научился.
Старик вздохнул, качая головой. Потом изобразил на лице деловую озабоченность и снова принялся расставлять на столе посуду.
Но Егору уже не терпелось посмотреть на то место, где когда-то находился их дом. Пообещав, что через пару минут вернётся, он поспешил за дверь.
Соседний двор, на который указал Николай Иванович, выглядел заброшенным и диким. На месте дома виднелась поросшая сорной травой груда кирпичей, да несколько полусгнивших стропил. Вот это и было то самое место, где проходило его, Егора Непрядова, раннее детство, где он делал первые шаги и произносил первые слова. Оглядываясь вокруг, Егор пытался представить, как всё здесь было тогда, более тридцати лет назад, когда этот участок был обжитым и ухоженным. Комок подкатывал к горлу. Хотелось припасть к этой земле, поросшей порыжелой, пыльной травой, прижаться к ней всем телом и блаженно замереть, с нетерпением ожидая, что скажет ему эта благословенная земля, навеки хранящая следы его отца и матери.
Без сомнения, он всё это уже видел и осязал. Эту иссушённую солнцем порыжелую траву, карамельно-терпкий запах чабреца и горьковатый дух полыни, настойчивое пение цикад. Вот меж камней скользнула длиннохвостая ящерка. Уж не за такой ли когда-то гнался озорной маленький Егорка, ковыляя на слабеньких ещё ножках?..
Непрядов будто заново открывал для себя давно позабытый мир, в котором ему было хорошо и радостно. Память в какие-то мгновенья возвращала в такое, о чём прежде, казалось, и вспомнить за давностью лет было невозможно. Вот остатки столбиков от скамейки — той самой, о которую он однажды больно ушибся и долго ревел, успокаиваемый мамой. А рядом, под навесом, должна была находиться печка, на которой мать варила и жарила. При этом она всегда что-то напевала. В памяти отложилось лишь очарование материнского голоса и ещё — нежная ласка её рук.
И конечно же, на этой самой скамейке сиживал отец, когда усталый приходил со службы, а он, Егорка, вероятно лез ему на колени… Правда, Егор ловил себя на том, что в своих воспоминаниях больше домысливал, чем помнил на самом деле.
Долго стоял Непрядов у того места, где находился дом. Он видел всё то же море, которое простиралось за окнами — то спокойное и тихо плещущее, то штормовое и грозное, с ревущими волнами. Это было родное море его детства. В этот вечерний час оно раскинулось перед Егором во всю свою необъятную ширь. Уже ощущался надвигавшийся сумрак. Из-под нависшей тучи калеными стрелами вонзались в воду солнечные лучи и вся морская гладь под ними плавилась тусклой медью. Где-то невдалеке с глухим придыхом стучал мотор припозднившегося рыбацкого баркаса. Мористее виднелся стройный силуэт военного корабля, смещавшегося к линии горизонта.
— А помнишь, — услыхал Егор у себя за спиной голос Николая Ивановича, — у вас тут всегда столик стоял?
— Здесь? — Егор указал на торчавшие из земли остатки столбиков.
Николай Иванович утвердительно кивнул.
— Иногда любили мы со Степаном здесь вечерком посидеть. Под копчёную рыбку, вот как сейчас, — со знанием дела напомнил водолаз, — хорошо у нас водочка-белоголовочка шла. Опять же огурчики, помидорчики, редисточка с лучком — всё свеженькое, прямо со своей грядки, — старик блаженно зажмурился. — Потом спеть всегда хотелось. И хозяюшки наши подпевали нам. Весело было.
— А что пели-то? — с интересом полюбопытствовал Егор.
— Что пели? Да всякое, — старик повёл в стороны руками, как бы подчеркивая широту и удаль своей моряцкой души. — Хотя бы вот «Раскинулось море широко», а Степан ещё про калинушку любил…
Николай Иванович помолчал, грустно улыбаясь своим воспоминаниям, а потом, будто спохватившись, решительно сказал:
— Ступай-ка в хату, Егорша. И не страдай попусту. Все эти камни не оживишь, да и былого не воротишь. Бурьяны с собой тоже не унесёшь. Погоревал — и будет.
— Не оживишь и не унесёшь, это точно, — со вздохом согласился Егор. — Но разве теперь всё это забудешь?
— Вот и помни, вот и не забывай, — наказал старик. — А теперь, давай-ка помянем по-нашему, по-русски, родителей твоих, да уж заодно и мою жёнку Марию Ивановну — царствие им небесное, значит.
Снова все сидели за столом в дедовой хатёнке. За окном стемнело. Ровный свет от абажура падал на скатерть, вытесняя сумрак за магически очерченный круг. «Наверное, так же вот бывало вечерами и у нас в доме» — подумал Егор. Вероятно, родители укладывали его в эту пору спать, а сами ещё долго сумерничали за чаем. Но что говорили они меж собой, о чём тогда думали? Дорого бы Егор дал, чтобы хоть намёком узнать об этом… Казалось, все ими сказанные слова, возвращаясь из глубины лет, витают где-то здесь, совсем рядом. И надо лишь приложить немного воображения, чтобы услышать их…
По первой выпили, как полагается, стоя и не чокаясь — за родных и близких, чьи тени блуждали здесь, неизменно оживая в памяти дорогими образами вечности.
И снова Егору представилось, как вместо Николая Ивановича сейчас мог бы сидеть за столом его отец — такой же вот старый, сутулый и кряжистый. Да и мать хлопотала бы где-то рядом на кухоньке, ставя самовар.
Николай Иванович быстро захмелел. Язык у него начал заплетаться, глаза посоловели. И Егор, пока ещё была возможность, попытался выведать у старика, в каком состоянии находился «малый охотник» на тот момент, когда его впервые обнаружили, и не могло ли потом произойти чего-нибудь такого, что делало его дальнейший поиск бессмысленным?
— А что ему сдеется? — пробурчал на это старик. — Каким он был тогда, таким, стало быть, остаётся и теперь.
— Это как? — не понял Егор.
— А вот так, — старик уставился на него остекленевшим, мутным взглядом, качая перед собой скрюченным пальцем. — Там ведь, в этом самом распадке, скопился сер-равор-род. Понял, да?
Егор с готовностью кивнул, мол, как не понять?
— Вот, — продолжал старик поучать. — А что это значит?
Непрядов пожал плечами, прося вразумить.
— Это консервы! П-понял?