Позывные дальних глубин
Шрифт:
Николай Иванович оказался прав. Скопившийся во впадине сероводород, похоже, и вправду оказался неплохим консервантом. Гниль не тронула деревянный настил палубы, стального металла надстроек не коснулась ржавчина и даже медные обода иллюминаторов не успели ещё полностью окислиться и потерять свою первозданную желтизну. Казалось, разыгравшаяся здесь трагедия произошла совсем недавно, и души погибших людей не успели отойти в мир иной, незримо присутствуя где-то рядом. Наверняка могло статься, что тела некоторых погибших моряков всё ещё сохранялись в недрах корабля, до сих пор не тронутые тленом. Николай Иванович тоже об этом говорил. Но Егора притягивала к себе бронированная боевая рубка. Она располагалась метрах в пятнадцати
Егор, как ему наказали, привязал беседку к одной из леерных стоек и доложил на поверхность, что приступает к осмотру корабля. С усилием переставляя пудовые бахилы и наклоняясь вперёд, он начал по черепашьи медленно перемещаться в сторону бака. Будто целая вечность прошла, прежде чем его рука коснулась шершавой плоскости броневого листа, которыми была обшита рубка. Непрядов обошёл её с разных сторон, долго не решаясь заглядывать через смотровую щель внутрь помещения. Самому же проникнуть туда вообще не представлялось возможным. Двери с обоих бортов оказались напрочь заклиненными и кроме, как с помощью автогена, вскрыть их было невозможно. Об этом Николай Иванович тоже предупреждал. С волнение и страхом Егор оттягивал тот момент, ради которого он, собственно, и появился здесь. Егор почти в оцепенении стоял у самой щели, замкнувшись в своих мыслях и боясь поднять глаза. Кровь сильно стучала в висках, глаза застила мутная пелена, дыхание становилось прерывистым, жадным, точно ему не хватало воздуха, по-прежнему вполне достаточно нагнетавшегося сверху.
В какой-то миг, неведомо отчего, яснее ясного перед глазами обозначилось спокойное, доброе лицо деда с удивительно чистым, иконописным взглядом самого Непряда… И взгляд этот был укоризненно вопрошающим, мол, «чего ждёшь, неслух этакий, раз уж всё равно оказался на краю бездны?.. Ведь промедление — гибель!»
И уже без страха и сомнения, с ощущением естественности всего происходящего, Егор направил внутрь боевой рубки яркий луч света, исходившего от фонаря. Тьма в толще застоявшейся воды заколебалась, отпрянула, и Егор будто в тумане увидал всё, что находилось в небольшом замкнутом пространстве бронированного склепа. В глаза почему-то сперва бросились смутные очертания задней стенки с панелями приборов, с переходными коробками электросистемы, с нишами для флагов расцвечивания. И только уже потом, едва не на расстоянии вытянутой руки, обозначился силуэт рослого, плечистого человека в фуражке и кителе. Этот человек пребывал в каком-то неестественно наклонённом, взвешенном состоянии, будто застряв в узком проходе между штурвалом и тумбой магнитного компаса.
Скорее чувством, чем рассудком Егор осознал, что это и есть его отец — вернее всё то, что оставалось от его плоти за далью минувших лет. Как ни старался, Егор так и не смог разглядеть его лица, поскольку крупная голова его была опущена на грудь. Но потом сообразил, что этого и не следовало делать. Такое в здравом уме и при ясной памяти выдержать было бы невозможно.
Вероятно, своим вторжением Егор нарушил неподвижность глубины, какие-то незначительные токи воды проникли через смотровую щель, и фигура отца колыхнулась, как бы реагируя на появление сына. Егор от неожиданности вздрогнул. Почудилось, отец вот-вот поднимет голову и глянет на него… Смертельный ужас сковал Непрядова по рукам и ногам. Он ждал, что в эту самую минуту с ним произойдет что-то невероятное: то ли разверзнется под ногами бездна, то ли в сероводородной субстанции мгновенно растворятся его душа и тело. И он готов был ко всему, что суждено. Только ничего необычного не случилось: глубина ко всему безучастна, и крепок вечный сон отца. «Нервы… всего лишь нервы», — успокаивал себя Непрядов, глядя на тёмный силуэт дорогого ему человека.
«Здравствуй, папа, — только и смог про себя вымолвить Егор. — Вот мы и свиделись…»
Отец ничего не ответил. Он будто слушал, и душа его неприкаянная, витавшая где-то рядом, обретала вечный покой. По крайней мере, Егору так казалось.
А в головных телефонах уже настойчиво твердили, что время их свидания истекло и что пора возвращаться из мира иного на свет Божий. Непрядов последний раз пристально поглядел на отца, стараясь навсегда запомнить его облик, и двинулся на корму, где его дожидалась привязанная к леерам беседка.
Восхождение на поверхность длилось несколько утомительно долгих часов. Егора выдерживали положенное время на разных глубинах, чтобы избежать кессонной болезни или баротравмы легких. Он покорно сидел в беседке и не переставая видел перед собой, будто на экране, отдалявшийся от него корабль, с пробитой палубой и уцелевшей боевой рубкой на нём, и своего отца, навечно остававшегося там на вахте. Егор думал, что теперь очень многое должно измениться в его мыслях, в характере, в поступках, да и в самой судьбе, в которую накрепко впечатались события этого дня. И всё это не может не быть благоприятным, поскольку жить, чувствовать и мыслить он будет уже иначе, нежели это было прежде, до встречи с отцом. Состояние было таким, будто он наконец-то получил родительское благословение, без которого ему до того было тяжко существовать.
«А случись теперь что не так, батя поможет, подскажет, как быть…» — вдруг озарила Егора неестественно простая, веселящая мысль. И тотчас на сердце отлегло. Егор снова был уверен в себе, спокоен и твёрд, каким все его привыкли видеть. Укрепляла надежда, что в нём продолжалась отцовская жизнь. И предстояло прожить её таким образом, чтобы отцу, останься он в живых, никогда не было бы за своего сына неловко или стыдно перед людьми — именно так, как исстари повелось на Руси. А в общем, надо было жить службой и оставаться на флоте, как водится, до «деревянного бушлата», до «последнего оборота винта», помня и чтя отца своего.
Шли минуты и часы, приумножая вечность. Беседка со своим седоком очень медленно и с большими остановками перемещалась в немой бездне. Покой и тишина были вокруг незыблемы. Подумалось, а ведь может статься, что где-то неподалеку мать его так же вот покоится на глубине, как и отец. Может, бессмертные души их всё же находят здесь друг друга. И так будет всегда, пока помнить и печалиться о них не перестанут сын, внук, правнук… и весь в любви и согласии сотворённый Непрядовский род их, которому не будет конца.
Подъем из глубины закончился. После барокамеры и горячего душа Непрядову велено было как следует выспаться. Да он и сам знал, что нет средства лучше после всех перегрузок и волнений окончательно успокоиться и прийти в себя. Спустившись в каюту, он забылся тотчас, как только голова коснулась подушки.
Проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.
— Егор Степанович, подъём! — дошёл до него настойчивый голос замполита Штеменко.
Непрядов с усилием оторвал голову от подушки, с тупым непониманием тяготясь, отчего ему не дают доспать.
— Отдохнули? — участливо поинтересовался, Пётр Петрович, как бы сглаживая свою бесцеремонность по отношению к гостю.
Егор недовольно хмыкнул, растирая лицо ладонями.
— Личный состав уже строится на верхней палубе, — сказал Штеменко. — Надо будет, как полагается, отдать воинские почести экипажу «охотника». Ну а после, как договорились, добро пожаловать в кубрик, на беседу с моряками.
Вздохнув, Егор кивнул и начал одеваться.
— Ничего-ничего, всё получится у вас как надо и даже более того, — скороговоркой подбадривал замполит, будто Егору впервой было выступать перед личным составом. На широком лице капитан-лейтенанта расплылась умиротворённая улыбка. Но потом по нему скользнула тень озабоченности и даже некоторой досады.