Позывные дальних глубин
Шрифт:
Вообще-то, отношение к религии всегда было в их семье вопросом довольно деликатным и сложным. Как и сам Егор, сын его был тайно крещён. Однако в отличие от отца, Степан украдкой всегда имел при себе золотой крестик — подарок прадеда. Егор относился к этому снисходительно, поскольку знал, что едва ли у них в подплаве найдётся такой экипаж, где у кого-то из матросов, а то и офицеров, не отыщется такой вот святой талисман, дарёный родителями «во спасение под водами чад своих от всех бед и напастей». Ведь испокон веку моряки всегда были суеверны, а уж подводники — вдвойне. И если погибать случалось в полузатопленном отсеке мучительной и медленной смертью, иному с таким же вот родительским крестиком, наверное, немного легче было расставаться с жизнью. Егор на себе это испытал, когда он, убеждённый
Понимал также Егор, что у сына могли быть неприятности из-за этой его увлечённости семейными традициями. Какой же ретивый политработник упустит случай показать свою богоборческую непримиримость, если заметит на этот счёт хоть что-то неладное. Непрядов и сам когда-то порядком натерпелся только из-за того, что его дед был священником. А что уж было про отца-то говорить, которому из-за его «поповского происхождения» по службе вообще ходу не давали? «Так уж получилось, — теплилось в душе Егора утешение, — хотя могло быть иначе…»
Тем не менее, у Егора складывалось впечатление, что сын его старался как бы примирить свой крестик с собственным комсомольским билетом. И тот, и другой он постоянно носил при себе во внутреннем карманчике, пришитом к тельняшке. Поскольку искренне верил, что ведь это никто иной, как сам Христос был первым коммунистом. Егор за это не слишком даже упрекал сына. Надеялся, что тот сам во всём разберётся, когда придёт время. Просил только быть осторожным, чтобы не навлечь на себя неприятностей от факультетского начальства. Успокаивало ещё то обстоятельство, что учился сын просто блестяще и по всем показателям тянул на золотую медаль. Думалось, как-нибудь пронесёт, тем более что до выпуска из училища и производства в лейтенанты флота Российского Степану оставалось меньше года.
С приездом сына Непрядов вновь воспрянул духом. Теперь после окончания рабочего дня снова было ему куда торопиться. В их скромной квартирке опять, как и раньше, затеплился маленький семейный очаг. В увольнение Степана всегда отпускали с ночёвкой, поскольку его теперешний командир, капитан третьего ранга Плотников, хорошо знал Непрядова-старшего и понимал, как тому нелегко было жить в одиночестве. Если у них не было выходов в море или учебных занятий и тренировок, то Плотников не возражал, чтобы отец с сыном виделись бы почаще.
Теперь по воскресеньям Непрядовы вместе готовили семейный борщ, жарили картошку и даже пекли блины. А если погода позволяла, то с охотничьим ружьём отправлялись бродить по окрестным сопкам, надеясь подстрелить какую-нибудь водившуюся там дичь. Говорили обо всём, что душе было угодно. Егор втайне нарадоваться не мог сыном. Нравилось, как он взвешенно рассуждает о делах житейских и с каким вниманием ловит каждое отцовское слово. Иногда Непрядова охватывала такая нежность, что хотелось, как прежде в детстве, обнять сына, потискать его, или же просто поиграть и побаловаться, подурачиться с ним. Но только это всё осталось в прошлом. Теперь перед ним был вполне сформировавшийся взрослый человек, настоящий мужчина и будущий офицер, с которым полагалось держаться на равных, уважительно и без лишних эмоций.
А Степан, с присущей ему жаждой познанья, глубоко забирался в их давнишние семейные тайны, о которых сам Егор имел весьма смутное представление. Копаясь в дедовой библиотеке, он как-то наткнулся на старинные гравюры с морскими пейзажами и какими-то батальными сценами. Когда же стал интересоваться, кому эти рисунки могли принадлежать, то выяснилось, что в роду у них когда-то уже были мореплаватели, к тому же имевшие отношения к великим географическим открытиям. Об этом говорили мастерски исполненные рисунки с видами камчатских сопок и берегов Аляски. А батальные сцены с такой достоверной подробностью мог воссоздать лишь тот, кто сам побывал в морском бою при Синопе. Но кто именно был в их роду тот замечательный пейзажист и баталист, затруднялся сказать даже сам Фрол Гаврилович: может, это был дед его, а может и родной дядя. Подпись-то в уголочке все равно значилась «Непрядов». А какой из них — поди угадай!
И теперь уже проще было понять, почему отца Егора в своё время так неудержимо потянуло к себе море. Конечно же, он когда-то держал в руках эти удивительные рисунки, не раз любовался ими, мечтая о дальних странствиях и походах. А объявленный в тридцатые годы «комсомольский набор» на флот лишь приблизил Степана-старшего к осуществлению его самого заветного, быть может, желания. И Стёпка-младший не сомневался, что всё произошло именно так, а не иначе. Пейзажи были настолько хороши и заманчивы, что невольно заставляли и его самого мечтать о дальних морях и неведомых странах. Стёпка не терял надежды, что когда-нибудь отыщется и дневник того самого художника и мореплавателя. Об этом как-то обмолвился и Фрол Гаврилович, в давности видавший потрёпанную тетрадку в кожаном переплете, но вот куда она потом запропастилась — понятия не имел.
Но выяснил Стёпка нечто более важное, чего осторожный дед по какой-то одному ему известной причине Егору никогда не говорил. Выходило так, что лихой черноморский мичман однажды всё же нашёл в себе мужество попросить у отца своего прощения за то, что когда-то всуе порвал с ним, как со служителем культа, всякие отношения. И слова эти покаянные будто бы передала Фролу Гавриловичу его невестка, когда перед войной приезжала единственный в свой жизни раз в Укромово Селище вместе с годовалым сыном. Сам Фрол Гаврилович тогда ответил на раскаяние своего Степана, что, мол, «Бог простит» и тем самым как бы не дал прощения сыну. То было как возложенное на него родительское проклятье, невольно сорвавшееся с отцовских уст. Хотя сердце прощало и душа кричала от боли за единственное чадо своё. Это всё, в понимании Фрола Гавриловича, не могло не сыграть своей роковой роли. Страшна беда и горе, что сын погиб, но куда ужаснее, что тело его так и осталось не преданным земле. И вот спустя годы и годы безутешный Фрол Гаврилович винил во всем случившемся лишь себя, свою гордыню, которая не позволила ему быть великодушным и простить Степана. Вот и получалось, что не внуку, а только правнуку признался во всём старый священник, принимая непростительное деяние своё за тяжкий грех. Правда, благодатным знамением свыше был ему вновь обретённый внук, с которым старик уже и не чаял когда-либо свидеться. Да только чувство глубокого раскаянья и вины всё равно не покидало. С этим он и доживал остаток своих дней.
Обо всём этом Степан рассказал однажды отцу. Егор недоверчиво похмыкал, мол, не слишком ли дед какими-то надуманными терзаниями осложняет себе жизнь? Ведь что было, то прошло. И стоит ли теперь ворошить воспоминания, если всё равно ничего нельзя изменить либо переделать? Однако решил, что ему самому надо на пару-тройку деньков вырваться к деду. Думал, поговорит с ним и тем самым хоть как-то успокоит, уймёт стариковскую боль и тревогу.
Непрядов заметил, что с приездом сына у него и на службе дела пошли как-то особенно удачно и споро. За что бы ни брался, всё получалось. Вновь он был уверен в себе, спокоен и весел, как в лучшие годы своей жизни. Прежние мрачные предчувствия уже не тревожили его. Стёпка теперь безраздельно владел всеми его надеждами и помыслами. Особенно нравилось, когда при встрече с Плотниковым тот вполне искренне начинал нахваливать Стёпку как одного из самых толковых и старательных стажёров, проходивших практику на его лодке: специальность свою знает превосходно, в море не укачивается, к тому же чётко исполняет обязанности дублёра вахтенного офицера. Вот и получалось к самодовольной радости Егора, что оба они, отец и сын, служили очень даже неплохо.
4
На разборе прошедших учений действия непрядовского экипажа были признаны образцовыми. Лодка подтвердила звание «отличной», а сам командир, естественно, ещё больше укрепил свой авторитет в глазах начальства. Его метод внезапной атаки путём глубокого обхода противника подо льдом был признан и по достоинству оценен. Все шансы были надеяться на соответствующее поощрение. Комдив даже намекнул, что самого Непрядова в скором времени может ожидать очередное повышение по службе — с переводом на адмиральскую должность при штабе.