Позывные Зурбагана
Шрифт:
— Все. Конец нам, — произнесла Христина. Кирилл угрюмо молчал.
— Придется вылезать в ледяную воду? — спросил он меня мрачно.
— Зачем? Подождем попутной. Вытащит нас.
— Здесь глубоко.
— Лед толстый. Лишь бы не вмерзнуть. Сидите спокойно. Хотите, буду читать вам стихи? — Решил я их приободрить.
— Чьи? — поинтересовалась Христина.
— Марины Цветаевой.
— Читай.
Я как раз читал им чудесное стихотворение из цикла «Бессонница», когда на залитой водой трассе показались четыре «Татры».
Крик— Машины! Машины! — закричала Христина, не дослушав Цветаеву.
Нас вытащили через час. Помучились изрядно. Бросили нам трос и тащили, тащили… Сами чуть не провалились.
Выехали на твердую землю. Миновали знакомый мостик.
— Слушай, Андрей, — вдруг засмеялся Кирилл, — ты хоть понимаешь, что работаешь в экстремальных условиях?
— Что? Ерунда какая! Кабину войлоком обили для тепла — и экстремальные условия вам? Черта с два!
— Не понимаю. Единственный сынок у мамы, где ты мог закалиться?
От негодования я так крутанул баранку, что чуть не съехал в кювет.
— Ничего вы не понимаете. Я с шести лет забочусь о маме.
Она же приходила с работы еле живая от усталости. Не она меня, а я ее баловал, сколько умел и мог. Ну, а закалку я прошел у тренера Чешкова, это почище сибирской.
Мы расхохотались и так, смеясь, въехали в Зурбаган. Было восемь вечера, температура 52 градуса.
Все-таки этот рейс был один из тяжелых. Я отвел «Татру» на автобазу, и Кузькин, взглянув на мое лицо, отвез на своей машине в пекарню, сказав, что по пути.
— Прими аспирин и ложись спать, — посоветовал он.
На другой день было воскресенье, и я проснулся аж в одиннадцатом часу. Отоспался за все эти десять суток.
Меня ждала обильная почта: письмо от Маринки, от знакомых ребят и телеграмма для Жени.
После завтрака я решил пойти к Скомороховым и отнести телеграмму. Потеплее одевшись, я отправился к ним.
Аленка с радостным воплем бросилась мне на шею. Я отдал ей подарок — заводного робота — и лишь тогда сообразил, что девочке больше подошла бы кукла. Но Аленка от робота была в восторге, тут же завела его ключиком и пустила расхаживать по полу. («Надо бы два взять — и ей и себе», — подумал я с запоздалым сожалением.)
Передав Жене телеграмму, я стал пока разговаривать с Маргаритой. Она очень благодарила меня за цветы и за то, что я помыл к их приезду пол. Соседка, у которой я брал ведро, была от меня в восторге (еще говорят, молодежь пошла плохая, врут все, сукины сыны!).
Мы посмеялись немного, но тут нас испугал Женя.
— Ритонька! — крикнул он. Заметно побледнев, протянул ей телеграмму. Маргарита прочла и отдала ее мне.
В телеграмме извещали о смерти первой его жены и запрашивали насчет ребенка: заберет ли он его себе или отдать девочку родителям погибшей?
Весьма обстоятельная эта телеграмма была от мужа… Он сообщал даже такие подробности, что Леночка попала под машину, бегая по магазинам, напоминал, что если отдать дочку дедушке и бабушке, то отобрать обратно будет довольно затруднительно, посему он советует забрать ее немедля. В конце текста он дал свой телефон и адрес.
Одолев длиннющую телеграмму, я почему-то сначала взглянул на Маргариту. Она как-то странно смотрела на Евгения: он плакал, закрыв загорелое, обветренное лицо руками.
По-моему, вполне естественно, что он плакал. Все же эта Лена была два года его женой, как бы они ни жили, пусть хоть и ссорились. А на Маргариту это произвело не знаю какое впечатление. Я ей показал знаками, что надо бы ей подойти к Жене, но она и с места не сдвинулась.
Но тут Аленка вскарабкалась к нему на колени, прижалась щечкой к его мокрой от слез щеке и стала уговаривать:
— Не плачь, папочка! У тебя кто-то умер, но ты крепись, у тебя есть мы — мама и я. Может, принести тебе лимонаду? В холодильнике есть, целая бутылка.
— Потом, — сказал Женя. Он поцеловал Аленку и пошел в ванную умываться.
— Ты, Андрюша, подожди меня, я скоро приду, вместе все пообедаем. А хочешь, идем со мной.
— Лучше я с тобой, — вскочил я.
— Хочешь поговорить по телефону? — спросила Маргарита спокойно.
— Да. Сначала с Москвой, затем с Кузькиным… чтобы заменил меня на завтра. Сегодня вечером вылетаю в Москву за дочкой. Будут у нас теперь две Аленки — большая и маленькая. Ты не будешь против, я думаю.
— Конечно не буду.
— Аленка, хочешь иметь маленькую сестренку, которую тоже зовут Аленкой? — А ты ее будешь больше любить?
— Одинаково обеих.
— Тогда хочу.
— Ну, вот и молодец!
Женя поцеловал Аленку, Маргариту, и мы вышли.
— А Маргарите было неприятно, что ты плакал, — заметил я на улице.
— Я ведь давно понял, что не люблю Леку, а вот, поди ж ты, заплакал! Все ж таки молодая, жить бы да жить, и на тебе — погибла так глупо. А этот, ее новый муж, сообщил даже, что по магазинам она бегала. Ленка-то хотела, чтоб он удочерил нашу Аленку… Я, конечно, согласия не дал. А теперь хочет спровадить Аленку ко мне. Ну, я этому-то рад. Заберу себе, моя дочь.
Мы управились за час. Женя переговорил с Москвой, забежал к Кузькину — тот обещал заменить его завтра и дал недельный отпуск. И купили билет на девять часов вечера — на самолет.
Обратно мы шли уже не торопясь, и я обратился к Жене со своей просьбой привезти из Москвы небольшую картину Никольского. Она была моя, по завещанию. И я думал подарить ее Алеше в какой-либо его торжественный день, но Христина выходила замуж — за эти полгода она мне стала вроде родной сестры, — и я решил преподнести ей именно этот пейзаж Никольского, ныне прославленного, как свадебный подарок. Алеше я подарю потом другую картину. Мы зашли в кафе, и я дал Жене адрес Ефремовых, у которых хранились эти картины, и написал записку.