Пр?клятое золото Колымы

Написав роман [1] , я отослал его внуку одного из главных героев, с которым переписывался во время работы над книгой, и через некоторое время получил от него следующее письмо:

«Уважаемый

Благодарю Вас за присланную Вами книгу. По-моему, получился новый жанр: сочетание художественного повествования с исторической публицистикой… Мы с женой перечитали Вашу книгу дважды… Отдаём должное Вашей огромной работе в архивах по сбору материала о составе Сибирский флотилии к началу Русско-японской войны. Особый интерес вызывают сведения о зарождении и становлении нашего подводного флота… Среди героев Вашего повествования – Валерия Александровна (Лера), сестра Дмитрия Александровича. Она моя крёстная. Может быть, для Вас будет интересна судьба её семьи. По-своему она трагична. В 1934 году по доносу близкого друга был арестован в Ленинграде её сын Женя, студент Политехнического института. В течение ряда лет Жора Кульпин собирал компромат на своего товарища, соперника в учёбе. Постоянно бывал в этой тепло относившейся к нему компании. В частности, когда группа студентов нечаянно уронила бюст Сталина, он приписал это намеренному действию Жени. Приговор был пять лет лагерей на Колыме. Понятно горе Валерии Александровны и стремление брата помочь любимой сестре. Вы написали в своей книге о риске такой помощи для собственной судьбы Дмитрия Александровича. Евгений Иванович Богданов (Женя) оказался в страшных условиях лагеря на золотых приисках. От непосильного труда и физического истощения он был близок к смерти. Спас случай. В лагере был объявлен конкурс на разработку установки для разогрева грунта (вечной мерзлоты). Это был единственный шанс выжить.

Под конвоем Женю привели в контору прииска, дали бумагу и карандаш. На всё дали 3 часа. Идея была стоящая, но не хватало знаний и практического опыта. На его счастье, вольнонаёмный инженер, оценивающий работу, оказался хорошим человеком. Он видел недостатки разработки, но оценил идею, да и просто хотел помочь способному молодому человеку-«доходяге». Так его перевели из забоя в бараки, где работали заключённые инженеры. С этого времени начался его «роман» с техникой по добыче золота на Колыме. «Зэк» смог защитить диплом горного инженера, две диссертации (кандидатскую и докторскую), стать членом-корреспондентом АН СССР. Там же, в Магадане, он встретил свою жену. На Колыме родились сыновья. И во всех этих посланных судьбой испытаниях опорой и поддержкой была горячо любимая им мама – Валерия Александровна Богданова (в девичестве Мацкевич)…

Ваш Мацкевич».

Впоследствии он писал:

«Здравствуйте, Геннадий Петрович! Получил Ваше письмо. Пытался отправить письмо с приложением: фото команды «Громобоя» в Алжире. Отправил, но получил ответ, что оно не доставлено. Я набирал электронный адрес, может быть, ошибочно? По поводу материалов о Евгении Ивановиче Богданове. К сожалению, его невестка на лето уехала в деревню и вернётся в конце лета. Я знаю, что у неё такие материалы есть. По её возвращении с ней встречусь. Ко мне приезжала дочь Юлия, она живёт и работает в Лондоне. Ведёт в университете Брунеля Департамент международных связей через Еврокомиссию. Она заинтересована в контактах с Дальневосточным федеральным университетом. Правда, сейчас осложнилась обстановка, поэтому на Ваше усмотрение, может, этот контакт и нежелателен. Я работаю в Военно-космической академии им. А.Ф. Можайского. После достаточно длительного перерыва у нас вновь большой набор, в том числе девушек (в будущем программисток). Поэтому осенью на меня придётся большая нагрузка. Весь год пришлось создавать известные Вам УМК, а поскольку гражданский персонал очень малочисленен, то электронный набор этих материалов со множеством формул и рисунков пришлось взять на себя. Пока нахожусь в форме – буду работать, да и коллегам нужно помочь в непростой ситуации.

Жму вам руку, с уважением ваш Мацкевич».

Встретились мы с Юлей Мацкевич летом прошлого года. Передо мной предстала цветущая женщина с чертами лица, весьма схожими с обликом её двоюродной бабушки.

Мы выпили по чашке кофе с конфетами «Птичье молоко», изобретёнными во Владивостоке. Юлия призналась, что очень любит эти конфеты. В заключение беседы она передала мне записку своего деда, с которым я в своё время вёл переписку.

Меня заинтересовала та часть записок, где он описывает свой арест и содержание в тюрьме на Шпалерной с 1 октября по 31 декабря 1937 года:

«Меня брали ночью на Мойке, 16. Звонок в 2 часа ночи. Пришли двое: один в штатском, а второй майор в лётной форме (голубые петлицы). Произвели обыск: забрали чертежи и часть бумаг. Позже, при освобождении, просили зайти и вернули все чертежи, синьки сварных катеров и барж Дальзавода. Поля и Лилечка плакали, Поля вытряхнула свои вещи из корзинки и дала её мне вместо чемодана (потом я с корзинкой вернулся). Андрюша спал, а я непрерывно просился в туалет от волнения. Был убеждён, что это недоразумение, завтра вернусь. Хамства и грубостей при аресте – никаких. Даже при прощании нас с Лилечкой оставили на несколько минут одних. Лётчик сказал своему спутнику:

– Выйдем на минутку, дадим им проститься!

Внизу на ул. Желябова стояла черная эмка. Машина новая, я заинтересовался её видом и устройством. Видимо, происшедшее не так уж взволновало меня. Привезли на Шпалерную. Сделана опись вещей и изъятие ремня и шнурков. Временно поместили меня в маленькую комнату-ожидалку. Постоянные просьбы в туалет (от волнения). Днём, наконец, перевели в общую камеру. Когда я шёл по коридору, из соседней камеры кто-то громко сказал:

– Смотрите, и Шостаковича забрали!

Это обо мне, т. к. я был сильно похож на композитора. Общая камера – помещение около 30 кв. м, в ней приблизительно 100 чел. Сидеть могли не все, многие стояли, т. к. на сдвинутых на день щитах мест не хватало. Лежать днём запрещалось. Днём выдали обед, но первое время есть абсолютно не хотелось. Мою пайку хлеба с удовольствием брали соседи. В дальнейшем я сам с радостью пользовался пайкой вновь прибывших, не евших от переживаний первые двое-трое суток. На ночь раскладывались щиты. На них ложились «долгожители» камеры. Во-первых, это был староста камеры. У нас им был Алексей Денисович Дикий – народный артист СССР. Прибывшие позднее ложились под нарами на полу. Наконец, несчастные «новички» просто сидели скорчившись, т. к. места лежать им не было. За время моего пребывания в камере до конца декабря я уже успел заслужить лежачее место под нарами внизу. Публика в камере была самая разнообразная, но много и интеллигентных людей. Вот некоторые из тех, кого я вспоминаю:

Константин Дмитриевич Миртов – вся наша последующая дружба в течение более 50 лет была определена «общей бедой 37-го». Вечная ему память! Василий Яковлев Рыбин – старый партиец, интеллигент. Убеждённый стойкий коммунист. Позже его выпустили, и я заходил к нему в лабораторию на улице Ракова (теперь Итальянская). Он был нашим с Костей наставником, предупреждая:

– Как, ребята, ни будут мордовать, ничего не подписывайте!

Я не подписал.

Михаил Петрович Бронштейн – тщедушный молодой человек, высокообразованный и талантливый физик. Оказывается, он был мужем Лидии Корнеевны Чуковской, писательницы, дочери Корнея Ивановича. Он читал нам лекции о строении вещества. Две его книги, 1935 и 1980 годов издания, с его биографией, есть у меня в библиотеке. Был он пессимистом. Считал, что дело сидящих – пропащее. Потом, спустя десятилетия, всё прояснится, люди ужаснутся, но этих сидящих уже не будет. Как прав он оказался! Тяжёлое прозрение наступило через 35–40 лет!

Беляков – бывший царский матрос, старый партиец, начальник Главморпрома. С интеллигенцией он в камере не общался, только с такими же партийцами.

Яхонтов, инженер, – чистенький, аккуратный, мудрый, с большим житейским опытом. Многое знал и советовал по личной гигиене. Настроение у него всегда было хорошее, ровное.

Женя Шениовский – поляк, немного старше меня, оптимист. Придумал стишки:

– Мы попали в ДПЗ, ах, здрасте! Нанимайте ЧКЗ, нанимайте ЧКЗ, ах, здрасте!

Острил, балагурил.