Прабхупада Лиламрита
Шрифт:
Кэрол Бекар выросла в семье эмигрантов-католиков, и Свамиджи, с его практикой повторения молитв на четках и чтением текстов из священных писаний, воспринимался ею через призму католичества как духовный наставник. Иногда она сопровождала Бхактиведанту Свами во время прогулок в соседний китайский квартал, где он покупал продукты. Он готовил каждый день, и иногда Кэрол с друзьями приходили к нему поучиться секретам приготовления пищи для Господа Кришны.
Кэрол: Обычно он готовил вместе с нами и всегда знал, кто как будет ему помогать. Он точно знал, как все должно быть. Он постоянно все мыл и следил за тем, чтобы каждый все делал правильно. Он был настоящим учителем. Обычно мы делали чапати вручную, но однажды он попросил меня раздобыть скалку.
У себя дома я готовила для него чатни. Он всегда благосклонно принимал наши дары, но не думаю, что когда-нибудь их ел. Возможно, он опасался, что мы можем добавить в них какие-нибудь запрещенные для него продукты. Обычно он брал то, что я приносила, и клал в буфет. Не знаю, что он потом делал с этими подношениями, но я уверена, что не выбрасывал. Никогда не видела, чтобы он ел что-то из того, что я готовила, хотя принимал всё.
Свои вечерние программы Бхактиведанта Свами проводил, как и прежде, по понедельникам, средам и пятницам. Большинству его старых знакомых было неудобно добираться до его нового места жительства, которое к тому же находилось на Бауэри. В парадном, загородив проход, постоянно спали бездомные, и, прежде чем преодолеть четыре лестничных пролета, посетителям приходилось перешагивать по крайней мере через полдюжины бродяг. Но тем не менее люди заходили к нему, привлеченные новизной: мансарда Свами была местом, куда можно было прийти и, присоединившись к небольшой группе хиппи, смотреть, как Свами ведет киртан. В комнате, освещенной тусклым светом лампочки, курились благовония. Многие случайные посетители, заглянув сюда, вскоре уходили. У одного из них, Гюнтера, сохранились очень живые воспоминания об этих вечерах.
Гюнтер: Прямо с улицы вы попадали в комнату, полную аромата курившихся благовоний. Там было очень тихо. Если кто-то и разговаривал, то только шепотом. Свамиджи сидел у противоположной стены, погруженный в медитацию. Было ощущение огромного покоя, подобного которому я никогда раньше не испытывал. Так вышло, что в течение двух лет я учился на священника и все это время был погружен в размышления, изучение писаний и молитву. Но здесь я впервые столкнулся с чем-то восточным, индийским. Вокруг на полу были разложены подушки и циновки, на которых можно было сидеть. Кажется, никаких картин и статуэток там не было. Был только Свамиджи, благовония, подушки и, разумеется, почтение к Свами, которое ощущалось во всех присутствующих.
Перед тем как мы поднялись наверх, Карл, смеясь, рассказал нам, как Свами учил их правильно играть на ручных тарелочках. Я никогда раньше на них не играл, но когда пение началось, я постарался попадать в такт, вслед за Свамиджи, — он ударял в них каким-то особым образом. Постепенно все входили в ритм, звук нарастал, но потом кто-нибудь сбивался, и Свамиджи очень, очень спокойно грозил ему пальцем. Все начинали озираться по сторонам, и пение прекращалось. Не вставая с места, Свамиджи показывал этому парню, как правильно, и когда тот улавливал ритм, все начиналось снова. Несколько минут— и Бауэри переставала для нас существовать... звон тарелочек и аромат благовоний уносили нас. Мы начинали петь «Харе Кришна». Я никогда раньше не делал ничего подобного. У протестантов нет ничего даже отдаленно напоминающего это. Может, у католиков есть что-то такое, «Аве Мария», но это не совсем то. Пение действовало очень успокаивающе, было очень интересно петь самому, а Свами показался мне очаровательным человеком.
Чердак на Бауэри был гораздо более посещаемым местом, чем комната на Семьдесят второй улице, где Шрила Прабхупада жил до этого. С покоем пришлось проститься. Иногда приходили скептики, а порой даже спорщики... Но у каждого Свами оставлял впечатление уверенного и счастливого человека. Было видно, что он имеет далеко идущие планы и самоотверженно пытается их осуществить. Он знал, что ему для этого нужно, и работал. В одиночку. «Это не под силу одному человеку», — не раз говорил он, но продолжал делать все, что мог. А успех зависел от Кришны. Но ему уже начинал помогать Дэвид, и программы приобретали все больший успех.
Почти все друзья Бхактиведанты Свами, приходившие
Кэрол: Это была разношерстная компания меломанов. Туда приходили несколько профессиональных музыкантов и много таких, кому просто нравилось играть или слушать. Были там и художники с чердаков. Вот, в общем, и всё. Это были незабываемые киртаны. Однажды там состоялась красивая праздничная церемония. Кое-кто из нас пришел пораньше, чтобы к ней подготовиться. В тот день пришло человек сто.
Для этой компании звук был духом, а дух — звуком, и потому музыка для них стала синонимом медитации. Но для Бхактиведанты Свами музыка без имени Бога была не медитацией, а чувственным наслаждением или, в лучшем случае, неким подобием стилизованной медитации, которой занимаются имперсоналисты. Но он был рад, когда музыканты приходили, чтобы подыграть ему в киртанах, слушали его или ему подпевали. Бывало так, что какой-нибудь музыкант играл где-то всю ночь, а утром заходил со своими инструментами к Свами и пел вместе с ним. Свами не возражал против их увлечения звуком; напротив, он давал им звук. Веды называют звук первым элементом материального творения. Источником звука является Бог, который всегда остается личностью. Поэтому смысл своей деятельности Бхактиведанта Свами видел в том, чтобы побудить людей повторять трансцендентное имя Личности Бога. А как они приходили к этому — через джаз, фолк, рок или индийскую медитацию, особого знания не имело, главное, чтобы они начали повторять «Харе Кришна».
Кэрол: Когда Свами пел, люди буквально трепетали перед ним. На Бауэри из звона тарелочек рождалось что-то неземное. Он играл на фисгармонии, и многие аккомпанировали ему на ручных тарелочках. Иногда он играл на барабане. Вначале он постоянно говорил о важности звука и о постижении Бога через звук. Именно это, я полагаю, и привлекало к нему музыкантов — его акцент на звуке как средстве достижения трансцендентного мира и Бога. Но он хотел большего. Он искал настоящих учеников.
Одним из постоянных посетителей был Майкл Грант. Майку было двадцать четыре года. Его отец, еврей по национальности, владел магазином грампластинок в Портленде (Орегон), где прошло детство Майка. После окончания Рид-колледжа в Портленде и дальнейшего обучения музыке в Университете штата в Сан-Франциско Майк, который умел играть на пианино и многих других инструментах, переехал вместе с подругой в Нью-Йорк в надежде серьезно заняться музыкой. Но карьера профессионального музыканта быстро его разочаровала. Особенно неприятно ему было играть в ночных клубах, где денежный интерес вынуждал потакать вкусам публики. В Нью-Йорке он вступил в союз музыкантов и работал аранжировщиком и агентом нескольких местных музыкальных групп.
Майк жил в районе Бауэри, в чердачной студии дома на Грэнд-стрит. Это был большой чердак, где музыканты часто собирались помузицировать. Но чем серьезнее Майк уходил в сочинение музыки, тем дальше уходил он от публичной стороны музыкальной жизни. Он все больше погружался в чтение духовной литературы и книг по эзотерике и мистике. В городе Майк уже успел познакомиться с несколькими свами, йогами, новоявленными гуру и сам занимался хатха-йогой. С первой же встречи со Свами Майк проявил интерес и открытость, как это всегда было при его знакомстве с религиозными людьми. Он считал, что человек по-настоящему религиозный не может быть плохим, но сам себя не торопился причислять к какой-то определенной религии.