Прах человеческий
Шрифт:
– Кстати, – продолжила Валка, – если Арриан сказал правду, то сын предал Гибсона. Какая между ними может быть любовь? Странные у вас, anaryoch, понятия о семейных отношениях.
– Будто твои соотечественники лучше, – оправдываясь, парировал я, прекрасно помня, что Валка давно не считала себя демархисткой.
В Демархии пытались ее убить, стереть ей разум, чтобы создать новую женщину, свободную от последствий вмешательства Урбейна. А ее отец, просто обожавший дочь, погиб от рук инквизиции на Озимандии еще до того, как она покинула Эдду. Однако на ее прекрасном и угрюмом лице отразилась лишь слабая тень грусти.
–
Неровная улыбка Валки померкла лишь на миг.
– Ничего, – сказала она, но все равно отвернулась. – Лучше прочти его письмо еще раз.
Она быстро встала и наклонилась поцеловать меня. Тупая боль в груди и плече на секунду стихла.
– Валка, – остановил я ее на полпути в ванную и, откашлявшись, задал давнишний вопрос. – Я хороший человек?
Она повернулась, не выпуская дверную ручку, и пристально посмотрела на меня. Что она видела своими механическими глазами? Глазами, воспринимавшими все без искажения, от которых не ускользали ни малейшие детали.
Ее лицо озарила улыбка. Искренняя улыбка, что обожгла меня сильнее прежней жалости.
– Может, хватит уже терзаться этим вопросом? – со смехом произнесла Валка. – Мы ведь столько лет вместе.
Я лишь молча моргал, глядя на нее.
– Ты уже сто раз получил на него ответ.
Ее ладонь слабо дрогнула, но Валка спрятала руку за спину и покачала головой:
– Будь ты чудовищем, ты бы не сомневался в себе.
Глава 7
Герои прошлого и будущего
Сколько раз во время прошлого путешествия я стоял на этом месте, в узкой кубикуле «Ашкелона» с яслями для фуги по обе стороны, и просто смотрел на нее? Сколько часов так провел? Сколько дней за те девятнадцать лет?
Неподалеку спали почти все подчиненные Оливы – и в том же ряду, и напротив. У каждой стены было по двадцать пять яслей; каждая капсула была установлена под наклоном, и спящие полустояли-полулежали в фиолетовой суспензии. Больше половины капсул были пусты; белые матрасы вычищены, шланги и крепления готовы к использованию. Людей Оливы положили в конце узкого коридора, рядом друг с другом. Каждые два года караул менялся; одних будили, другие укладывались на их место.
Валка, как и прежде, лежала особняком, в дальнем углу с левой стороны, у переборки и люка, что вел в верхний шлюз и на верхнюю палубу.
Вскоре мне предстояло к ней присоединиться. Оставалась неделя, максимум месяц. Я хотел разобраться с мыслями, подготовиться к тому, что ждало дальше. На Нессе. У магнарха. В золотой клетке поместья Маддало.
В яслях Валка казалась такой умиротворенной. Ее длинные темные волосы тенью, вуалью парили вокруг лица. Резкие четкие линии клановых татуировок-сайлаш на бледной коже стали чернее черного. Она выглядела мертвой – и в действительности ее состояние было близко к смерти, – забальзамированной наподобие глаз, сердца и мозга моей бабушки в погребальных сосудах. Потянувшись, я теплым ребром ладони смазал изморозь, чтобы лучше рассмотреть Валку, и вспомнил другое путешествие.
Нашу поездку с Береники на Эдду, во время которой мозг Валки грыз червь Урбейна.
Тогда я всю дорогу не находил себе места от волнения. Все те долгие годы.
Демархисты спасли ей жизнь, но полностью излечить не смогли, не изгнали деймона, терзавшего ее разум. Помню, как они изучали ее подо льдом, затем разбудили. Она едва не задушила себя левой рукой, едва не вырвала глаза. Прикусывала язык и царапала свое лицо почти так же яростно, как Дораяика исполосовал мое.
Только левая рука была непослушна. Та, что носила отметки ее племени.
Левая рука. Тьма. Проклятие. Sinister – слово, что на латыни значит «левый», в древнем английском означало «зловещий», «гибельный».
Но эти, с позволения сказать, врачи Демархии все-таки спасли ее. Вернули ей контроль над собой. Остановить позывы червя Урбейна не удалось, но их приглушили, чтобы она могла с ними бороться. Затем ее отняли у меня и заперли в тюрьме, называемой «больницей». Якобы ради безопасности. Из страха, что деймон заразит других. В конце концов Валку решили убить. Отформатировать, так они сказали. Они, как и лотрианцы, ничего не называли своими именами, всегда стерилизуя истинную суть слов, выбеливая страшную правду, как известняк выбеливает склепы патрициев на холмах за Мейдуа.
Я помню, как увидел ее вновь, когда мы с Каримом пробрались в тавросианскую тюрьму. Ее белый халат покраснел от крови, левая рука сжимала нож, которым она зарезала тюремщиков.
Валка освободилась сама, не дожидаясь нашей помощи.
Мое отражение в стекле капсулы улыбнулось при воспоминании об этом.
– Каррас сказал, где вас искать, – раздался уже знакомый, почти веселый голос.
Обернувшись, я увидел в дверном проеме Гектора Оливу. На тот момент мы находились в пути всего месяц. Валка легла в фугу несколько дней назад, и вскоре мне предстояло последовать за ней. Я медлил, предаваясь воспоминаниям о Колхиде, готовясь к возвращению на Несс и разбираясь в устройстве нового наручного терминала, купленного на Набережной улице Ээи в последний день перед отлетом. Мы с Валкой поужинали вдвоем – пусть и под присмотром бдительных стражников Дорра – на террасе городского ресторана, а затем нам было позволено более-менее наедине прогуляться по городу, и я наконец нашел замену потерянному на Падмураке терминалу.
– Готовы к заморозке? – спросил Олива, не дождавшись моего ответа.
– Пока нет, – произнес я, оглядываясь.
На корабле Олива окончательно отказался от форменной туники, предпочтя расстегнутую почти до пупа белую рубашку. Брюки и нечищеные черные сапоги, впрочем, оставались на нем.
– Я просто… навещал Валку, – качнул я головой в ее сторону, вдруг застеснявшись своих босых ног на черном резиновом мате. – В прошлое путешествие я много времени проводил здесь.
– Слышал. – Олива откинул за плечо сьельсинскую косичку. – Так это правда? Вы двадцать пять лет провели в одиночестве на этом старом корыте?
– Девятнадцать, – поправил я, вспомнив, что говорил несчастному Леону в битве за Эйкану. – В некоторых историях только доля правды.
Молодой офицер скривился.
– Неудивительно, что вы… – Он как бы обвел меня открытой ладонью. – Сначала сьельсинский плен, затем… вот это.
Кажется, осознав, что невежлив, он поправился:
– Меня на три года посылали на одиночное задание, когда я только выпустился с Ареса и вступил в особый отдел. Мне казалось, что это крайне долго.
Он покачал головой то ли от неверия, то ли от потрясения: