Правда и кривда
Шрифт:
«Чего же их вывезли к воде? — никак не мог понять мужчина. — Не могло же кому-то прийти в голову вымачивать матерку в ледяной воде… Не попробовать ли тут?»
Марко удобнее примостился за коноплей, размотал свою копеечную удочку, наживил крюк, поплевал на него, почти без надежды закинул его: «Ловись, рыбка, большая и маленькая!» К конопле прибрел аист, величественно остановился, и Марко подумал, что теперь, наверное, у птицы и у него будет одинаковый улов. Но неожиданно поплавок — торк-торк — и задрожал, а потом мелко пошел вперед и нырнул в воду. Мужчина в волнении, не подсекая, потянул удочку. Из воды, отряхивая брызги, выпрыснул радужный слиток и упал на траву. Это был серебристый, с золотым отливом карась. Темным глазом он трогательно и больно смотрел в высокое небо и не понимал его. Марко снова закинул свою снасть, и в течение каких-то пары минут так же затанцевал поплавок и, не утопая, пошел по воде… И на этот раз поймался карась, но он был крупнее и глупее первого: успел вобрать вглубь свою смерть — весь крюк.
«Вот завтра с Федьком придем сюда», — подумал Марко.
Пока он радовался рыбалке, от ставка донеслись возмущенные женские голоса, их утихомиривал густой ворчливый голос Тодоха Мамуры, а потом отозвался и грозный Антона Безбородько:
— Что вы мне бабский бунт поднимаете? Ишь, как развинтились за время оккупации!
— Бессовестный, чего ты нам выбиваешь глаза оккупацией!? — как боль, взлетел женский вскрик.
— Чтобы собственнические идеи выбить из вас.
— Со своей жены сначала выбейте! Кто-то за время оккупации в неволе умирал, а она аж в Транснистрию спекулировать ездила! — отозвалась Варька Трымайвода.
— А ты видела? — вызверился Безбородько.
— Конечно!
— Так вот гляди, чтобы своего села не увидела. За агитацию и к белым медведям недалеко.
— Только с вашей женой вместе! — отрезала Варка. — Меня ты на испуг не возьмешь.
— Да что вы, бабоньки, побесились или дурманом сегодня позавтракали? Разве же пряжа для меня или для председателя нужна? Все же для фронта, только для него! — Подобрел голос Тодохи Мамуры.
— Так бы сразу и говорил, а не пугал нас. Мы уже с сорок первого года пуганые.
Марко выглянул из своего тайника. К коноплям приближалась группа девушек и молодиц, а за ними ехали на лошадях Безбородько и Мамура. Некоторые женщины были с лопатами, у некоторых за плечами качались вязки лоснящихся свясел, с которых стекали капли воды и солнца. Сомнений не было: председатель гнал женщин мочить коноплю. Марко сначала оторопел, а потом вспыхнул от гнева. О чем же Безбородько думал в теплые предосенние дни? О чем же он думает теперь, на увечье посылая матерей и девушек!?
Возле конопли все остановились, кто-то из девушек согнулся над ставком, черпнул рукой воду.
— Ну, как, Анна?
— Немного теплее, чем на Крещение. Еще кое-где лед под берегом блестит…
— Вы, бабы, горячие, сразу нагреете воду, — пошутил Безбородько.
— Совести у вас нет ни на копейку, — задрожал от злости и слез голос Варки Трымайводы. — Это же мы все принесем домой простуду и колики. Разве мы колхозу только на один день нужны?
— Выйдете, как перемытые, — успокоил Безбородько. — А чтобы и другие стали деликатнее, не покашливали и не морщились — пошлю за водкой. Кто имеет такой-сякой запас?
— У меня есть, — отозвалась Мавра Покритченко, ее лицо, казалось, было обведено самой печалью.
— У тебя? — недовольно взглянул на вдовицу Безбородько. Кто-то из женщин значительно покосился на председателя. — Ну что же, давай ключ, Тодох в один чирк сгоняет верхом.
Мавра подошла к завхозу, с презрением ткнула ему ключ, и Тодох, крутнув коня, исчез между вербами.
— Ишь, как потянуло на дармовую водку! — и здесь не удержалась Варька.
Безбородько неодобрительно покачал головой:
— Разве ты, добрая женщина, не можешь хоть бы на часик удержать язык на привязи? Вон младшие смотрят и учатся у тебя ослушанию, — показал на девушек, которые уже пеленали свяслами высушенные пряди конопли.
— Моя наука не краденная и не пойманная, — повеяла юбкой Варька и упорно, как огонь, начала работать.
Безбородько слез с коня, взглянул на часы, потом прищурился на солнце:
— Вот видите, и припекает сегодня. Значит, потеплеет вода. Ну, бабоньки, кто самый смелый из вас? — А когда увидел, что первой пошла в воду Мавра, сердито остановил ее: — Чего впереди батьки в пекло лезешь? Младших нет? Лучше вяжи мандели [38] .
38
Манделя — высушенный пучок конопли, перевязанный свяслами и предназначенный для отмачивания и дальнейшей обработки.
— Таки хоть одну пожалел. С какого бы это чуда? — отозвался чей-то придирчивый голос.
Мавра покраснела, молча вошла в воду, а за ней побрели Ольга Бойчук и Василина Куценко.
— Стойте, прыткие! — крикнул к ним Марко Бессмертный, дыбая к женщинам. — Ну-ка, выходите быстро!
Женщины изумленно переглянулись между собой, зашептались. Их всех поразило лицо Марка, даже Безбородько сначала растерялся и подал какой-то знак Мавре, но она, как стояла в воде, так и осталась стоять, хотя девушки уже выскочили на берег.
— Выходи, Мавра! — коротко приказал Марко. — Русалкой или калекой хочешь стать? Это недолго при таком начальстве, — Беспросветным мраком взглянул на Безбородько.
Женщина безразлично, безвольно опустив руки, вышла на берег. С подола ее плохонькой юбки зажурчала вода. Марко круто обернулся к Безбородько:
— Новое крещение Руси придумал? Святым Владимиром хочешь стать?
— А тебе, практически, какое дело, кем я хочу стать!? Вишь, каким умным по истории выискался! Я еще покажу кому-то науки! Поучишь их — поумнеешь!.. Ты чего мой авторитет на людях подрываешь!? — и себе вызверился Безбородько. — Если нечего делать, хромай домой. А нам пряжа нужна.
— Надо было не вывозить ее ночами за облака.
— Мне не такие умные пишут указы. Бабоньки, чего развесили уши, безобразие слушая? В воду! — шикнул руками на женщин.
— Нет, голубок, они в воду не полезут! — отрезал Бессмертный.
— А кто же полезет!? Может, мне прикажешь? — в глубине глазниц Безбородько задымились тени.
— И прикажу! Ну-ка, лезь! — шагнул к нему Марко, а женщины испуганно ахнули.
— Я!? — позеленел от злости Безбородько. — Ты обезумел или забылся, с кем говоришь!?