Правда и кривда
Шрифт:
«Чудило», — насмешливо подумал Безбородько, а на лице изобразил сочувствие и душевно заговорил:
— Берегите себя, Саврадим Григорьевич, потому что здоровье не одолжишь и не прикупишь.
— А как его беречь, когда столько работы лежит на тебе?
— Оно такое дело, — Безбородько изобразил, что он призадумался, а потом сказал:
— А может, Саврадим Григорьевич, я мог бы что-то посоветовать вам?
— Советуй, советуй, послушаю.
— Э, какой вы быстрый, — Безбородько многозначительно погрозил пальцем на старика. — Ставьте магарыч, тогда скажу кое-что, может, и поможем вашей беде.
— Я тебе не магарыч, а целую канистру поставлю, если выручишь старика! — с надеждой, любопытством и подозрением взглянул на плута.
— А где она, эта канистра? Считайте, что она уже моя! — засмеялся Безбородько.
— Ну, не тяни, как богатого за печенки, говори уж!
— Скажу, если такое нетерпение, практически, берет. Марка Бессмертного помните?
— А кто его в районе не помнит.
— Вот и агитируйте, чтобы он взялся за дело. Пусть такая голова не ходит безработной. Вы же знаете, какой он хозяин? Это — кадр!
— Ты будто дело говоришь, — обрадовался старый, а потом засомневался: — А пойдет Марко на такой маленький колхоз?
— Это дело, считайте, в ваших руках. Марку сейчас даже лучше иметь небольшое хозяйство, потому что он еще на костылях ковыляет. У вас ему будет спокойнее. Ну, вот и надо создать ему условия, хату найти или построить, потому что он, горемычный, в землянке чумеет, то-се сделать, и дело закрутится колесом. Так заработал я магарыч?
— Заработал. Спасибо тебе за совет.
— Почему же не помочь доброму человеку, — великодушничал Безбородько.
Капустянский встал со стула и крикнул к жене:
— Слышала, старая, план!
— Не оглохла же!
— Так, где мой кожух?! Сейчас же поеду к Марку!
— Не дам! Никуда ты не поедешь. Ты в своем уме!? — в ужасе закричала жена.
— Врешь, поеду! — гневно взглянул на свою пару. — Еще и тебя для помощи прихвачу. Посмотрит Марко на нас и уважит мне. Слышишь?..
Но женщина уже не слушала мужа. Зная его характер, она метнулась к вешалке, сорвала с нее кожух и пальто и проворно побежала к дверям.
— Куда!? Подожди, бесовское семя! Да я тебе! — вознегодовал мужчина и себе бросился к порогу. Но женщина грохнула дверями и скоро под окнами затопали ее быстрые шаги.
— Вот видишь, с каким я чертом всю жизнь прожил? Антон, догони ее, ведьму! — в сердцах ударил кулаком в дверь.
Безбородько засмеялся:
— Теперь ее, практически, и машиной не догонишь, видно, даже духу вашего боится.
— Ты же видел, как боится. Бабы — всегда бабами остаются. Все плачется возле старика и не знает, что его свечка догорела до полочки. Что же мне теперь делать? Такое дело не хочется откладывать на завтра, — вытер пот, который аж лился с лица.
— Ехать вам сейчас нельзя, — благоразумно сказал Безбородько. — Напишите Марку письмо, душевное, со слезой, это он любит, и, практически, приглашайте к себе в гости. Это он тоже жалует, — и осекся, вспомнив, как Марко сегодня отказался прийти к нему…
— Бумага бумагой, а самому лучше было бы поговорить с ним, — вздыхая, сел на стул…
На следующий день Безбородько заехал к Бессмертному и с порога весело сказал:
— Не хотел, Марко, прийти ко мне на магарыч, так теперь ставь свой!
— За что?
— За эту штуковину! — вынул из кармана конверт и торжественно передал Марку. — Зеленые Ворота, практически, просят тебя председательствовать.
Марко прочитал письмо, пристально взглянул на гостя и ничего не сказал. Безбородько заволновался:
— Так как ты?
— Не знаю как. А старика проведаю.
— Проведай! И председательствовать иди, не прогадаешь. Там и земля лучше, и село не сожжено, и хозяйство небольшое — спокойнее будет тебе. Словом, ставь магарыч!
— А может, Антон, ты поставишь?
— Чего же я?
— Отступаю это председательство тебе. Согласен? — прищурился Марко. — Там лучше будет.
— Чего так думаешь? — растерялся Безбородько.
— Потому что там и земля лучше, и село не сожжено, и хозяйство небольшое, и сватать меня на председательство не придется — все меньше будешь иметь хлопот на свою очень умную голову, — засмеялся Марко.
— Доброго нашел себе свата, — не знает, что сказать Безбородько, но видит, что его план с треском провалился… «Выпьешь у такого черта рюмку, пусть она тебе в горле оледенеет…»
XVIII
Ставки — это голубые глаза земли, ей тоже надо смотреть и на солнце, и на зори, и на людей, и на эти зеленокорые вербы, что взялись за руки, как девчушки, и ведут свой хоровод.
Чинный аист, высоко подняв штаны, критически смотрит на воду, которая перекинула вербы вверх ногами и, будто попрекая ее, покачивает головой и удивляется: почему она так обеднела — даже жаб нет? Птица и не догадывается, что их за войну поели какие-то фашистские вояки. Сначала деликатным мясом лакомились и высшие, и низшие чины. А когда жабье царство задышало на ладан, лягушатину потребляли только офицеры. Тогда возле двух огромных кадушек с пучеглазыми и широкоротыми квакушами даже выставлялась при полном вооружении дневная и ночная стража. Думали ли когда-то жабы о таком почитании?
Вспомнив этот рассказ, Марко рассмеялся и испугал недовольного аиста. Тот настороженно повернул к человеку красноносую голову, но сразу успокоился и с достоинством задыбал по сырой прибрежной полоске, в напрасной надежде поднять с нее хоть какого-то глупого лягушонока.
За плотиной, в ложбине возле двух осокорей, на освещенной воде покачивающих свои тени, Марко увидел изрядную кучу растрепавшейся за зиму конопли. Полураздетые пучки матерки с отставшим волокном, с отломившимися верхами будто жаловались на человеческую бесхозяйственность.