Правда и ложь в истории великих открытий
Шрифт:
Создается впечатление, что триумфальный рассказ, который Гексли отправил доктору Дайстеру, был попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре, а не гордым повествованием о своем триумфе. Это согласуется и с другими свидетельствами, рассказывающими, как нервничал Гексли на ужине, состоявшемся в день дебатов. И, как и многие другие, Дарвин, по причине своей физической и духовной слабости не присутствовавший на дебатах, так и не смог понять, кто же одержал верх в этом споре. Похоже, самую справедливую оценку дал журнал «Атенаум». Он писал, что обе стороны «нашли себе противников, достойных их клинков; они предъявляли обвинения и контробвинения скорее для того, чтобы доставить удовольствие самим себе и своим друзьям». Этот вечер не выявил ни победителей,
Вот почему рассказ о знаменитой дискуссии, приведенный в начале главы, сильно расходится в деталях с действительностью. Миф об унижении Уилберфорса возник позднее и был создан истовыми дарвинистами, которые опирались на слишком отредактированные воспоминания Гексли и решили не замечать других свидетельств. Таким образом, сторонники Гексли специально старались внедрить в сознание своих последователей идею о естественном противоречии между тем, что Фрэнсис Бэкон назвал «делами» и «словами» Бога. В сочиненной ими легенде оксфордские дебаты 1860 года предстают как та точка в истории, когда наука смогла наконец освободиться от цепей догмы и покончила со столетиями вынужденного молчания по такому важному вопросу, как место человека в природе. Но на самом деле все было далеко не так.
Тот факт, что между наукой и религией есть фундаментальное отличие, аудитория, собравшаяся в июне 1860 года, воспринимала с трудом. Большинству присутствующих казалось, что разница вообще не существует. Таким образом, Оксфордский музей, куда все направлялись, можно было с полным правом назвать «храмом науки». На входе на них сверху смотрел искусно вырезанный ангел, и нужно сказать, что строительству музея во многом способствовал епископ Уилберфорс. Было бы несправедливо утверждать, что на этом его причастность к науке заканчивалась. Уилберфорс являлся также вице-президентом Британской ассоциации развития науки и накануне сам выступал с научным докладом. Совершенно ясно, что Елейного Сэма нельзя было назвать противником науки, как нельзя было сказать, что он — человек без юмора и идеологически зашоренный. Ему приписывают следующие стихотворные строчки:
Был бы я дикарь, к примеру, С головою тыквенной, Я бы съел миссионера И его молитвенник.Эти строчки, по крайней мере, говорят о том, что их автор умел взглянуть на мир глазами других.
Взгляд Уилберфорса на науку был довольно обычным. Даже в конце XIX века многие ученые видели в природе то, что могло противоречить написанному в Библии; но при определенных оговорках, вызванных открытиями в палеонтологии и геологии, их вполне удовлетворял — пусть даже и не буквально — текст Книги Бытия. Десятки ученых середины Викторианской эпохи утверждали, что наука позволяет по-новому взглянуть на Всемогущего Творца. «Научный поиск, — как заявил лорд Роттесли, открывая 30 июня знаменитые дебаты, — позволяет человеку приблизиться к Богу». Естественная теология была одной из самых продуктивных областей зоологии и ботаники XIX века; она ставила своей задачей проникновение в сложность Творения, поэтому отрицание Бога Творца считалось кощунством. Это направление достигло своего апогея в 30-е годы XIX века, когда были опубликованы «Бриджуотеровские трактаты», изданные престарелым графом Бриджуотером во искупление грехов беспутной жизни. Авторы книги собрали в ней все, что, по их мнению, подтверждало отсутствие конкуренции между наукой и религией и способствовало полезному обмену идеями между ними.
Это, однако, не дает права утверждать, что между наукой и религией не было признаков конфликта, поскольку материализм, т. е. стремление объяснить природу разума, не выходя за рамки физического, уже набирал силу. Как мы видели, анализируя идеи Дарвина (глава 9), в 1844 году шотландец Роберт Чемберс анонимно опубликовал «Следы
Книга «Происхождение видов» воспринималась как более серьезный вызов, поскольку ее автором был не какой-то там радикальный буржуа, а уважаемый джентльмен и ученый. Но при всем при том, выступая перед научной аудиторией в Оксфорде в 1860 году, епископ Уилберфорс не считал, что дороги науки и теологии отныне должны разойтись. При поддержке большинства собравшихся ученых, среди которых прежде всего был Ричард Оуэн, бывший в то время самым знаменитым палеонтологом Британии, Уилберфорс подверг дарвинизм весьма серьезной научной критике. На основе разбора книги «Происхождение видов», сделанного самим Уилберфорсом, мы можем легко представить, что он говорил во время дебатов.
Дайте мне хоть один пример, наверное, просил Уилберфорс, чтобы неодомашненное животное со временем меняло свою структуру. Мумии животных, найденные в египетских пирамидах, возможно, заявлял он, по своей анатомии ничем не отличаются от современных. Почему естественный отбор не сделал ничего, чтобы изменить их, за последние четыре тысячи лет? А дарвинисты, вполне вероятно, со своей стороны, утверждали, что у них есть надежные палеонтологические свидетельства, показывающие, как один вид переходил в другой. Это была не только безосновательная риторика; речь шла о судьбе главного дарвиновского аргумента. Не имея убедительной теории наследственности и располагая всего лишь разрозненными палеонтологическими свидетельствами, трудно было защищать принцип естественного отбора, и так было вплоть до начала XX века.
Совершенно ясно, что Уилберфорсу совсем не требовалось взывать к Богу. Он не стал прибегать к цитированию Библии. Вместо этого он сразу показал свою способность наносить удары противоположной стороне, пользуясь ее же терминами и играя на ее поле. Для этого было достаточно подвергнуть сомнению эмпирические догматы «Происхождения видов». Естественно, когда об этом сообщили несчастному больному Дарвину, он вынужден был признать, что возражения, выдвинутые Уилберфорсом против теории эволюции, основанной на принципе естественного отбора, выглядели вполне «разумно». Нет ничего удивительного в том, что большинство присутствовавших на диспуте согласились — дискуссия окончилась ничьей.
Почему при столь сомнительном результате дарвинисты не позволили обществу постепенно забыть это событие? Почему тот спор обрел такое символическое значение? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно вспомнить замечания, сделанные некоторыми присутствовавшими: «Молодежь была на стороне Дарвина, тогда как пожилая часть аудитории высказывалась против». Дарвин тоже видел, что его теория своим успехом будет обязана «молодой поросли, которая призвана заменить стариков». Итак, конфликт поколений. Гексли и его сторонники были очень заинтересованы в создании четкого водораздела между наукой и религией. Армия уже совершила нападение и теперь нуждалась в оправдании своей агрессии. Чтобы понять, почему это произошло, внимательно рассмотрим родословную Гексли, и тогда мы увидим, сколь многое разделяло его и епископа — и в человеческом, и в социальном плане.
Несмотря на все свои старания и способности, в мир науки Гексли вошел с большим трудом. Частично это объясняется тем, что он не был «джентльменом», а в викторианском обществе это был большой недостаток. Хотя никто не мог членораздельно сформулировать, что такое «быть джентльменом», тем не менее каждый четко представлял, что это значит. Обязательным условием было наличие хорошей родословной. Поэтому, будучи сыном директора школы с нищенским жалованьем, Гексли никак не мог претендовать на это звание.