Правда и ложь в истории великих открытий

Уоллер Джон

В 1994 и 1995 годах в Оксфордском университете прошли две научные дискуссии на весьма интригующую тему: наука против религии. Сотни слушателей собрались в современном лекционном зале, чтобы увидеть целую когорту выдающихся ученых, которые должны были поспорить с менее известными представителями духовенства. Оксфордский верховный жрец эволюции Ричард Докинз был участником обеих дискуссий, и в 1994 году я наблюдал, как он с легкостью и почти презрением опровергал все аргументы противоположной стороны. Во время второй дискуссии я как раз читал биографию Чарльза Дарвина, написанную историками Адрианом Десмондом и Джеймсом Муром, и в ней столкнулся с подобным же унижением теологов. В тот момент я в своем сознании ярко воссоздал то, что происходило всего в полумиле отсюда, но на столетие раньше. Мое воображение, бесспорно, хорошо потрудилось,

и мне казалось, что я вижу как живых Томаса Гексли, прозванного «бульдогом» Дарвина, и епископа Оксфордского, Елейного Сэмюэля Уилберфорса, устроивших настоящее сражение, драматизм которого был столь высок, что одна дама в кринолине потеряла сознание, а багровый контрадмирал Роберт Фицрой, бывший капитан «Бигля», вместе с Дарвином совершивший кругосветное путешествие, вскочил со своего места, сжимая в старческих руках Библию, и стал что есть мочи кричать: «Верьте Богу, а не человеку!» — а потом: «Дарвин — наркоман!»

То, что произошло субботним вечером 30 июня 1860 года, обычно рассматривается как событие невероятной важности, на долгие годы определившее отношения между наукой и религией. Чтобы понять атмосферу, в которой происходили оксфордские дебаты 1860 года, мы должны отдавать себе отчет: с момента публикации «Происхождения видов» прошло всего восемь месяцев. Идея дискуссии о месте человека в природе уже носилась в воздухе, но лишь немногие решались заговорить об этом вслух. Однако на сей раз все было по-другому. Американец британского происхождения по имени Джон Дрепер согласился выступить перед престижной Британской ассоциацией развития науки в Оксфорде с докладом на тему «Дарвинизм и общество». Послушать смелого американца пришел весь цвет английской науки и духовенства. Собрались под готическими сводами недавно выстроенного Научного музея. Нет ничего удивительного в том, что представителей Церкви было больше, поскольку в основном в Оксфордском университете тогда готовили как раз священнослужителей. И вот эти самые священнослужители, которые на дух не переносили дарвинизм, жаждали отстоять свою позицию. Зрелище обещало быть нескучным.

Дрепер сделал доклад без особого блеска, но при этом не оскорбил ничьих чувств. После него место на сцене заняли тяжеловесы, готовые биться до последнего. Начинался самый остроумный поединок в интеллектуальной истории Британии. Известный своим ярым неприятием дарвинизма, епископ Уилберфорс спросил — не без сарказма — у Гексли, по какой линии тот ведет свое происхождение от обезьяны — по отцовской или по материнской? Гексли, прошептав вполголоса: «Господь сам отдает его в мои руки!» — заговорил, не скрывая презрения:

Если меня спрашивают, кого я хочу взять себе в предки — несчастную обезьяну или человека, который без меры одарен природой и обладает великими способностями и влиянием, но пользуется всем этим для того, чтобы привести к осмеянию серьезную научную дискуссию, то я не колеблясь выберу обезьяну.

Сразу после дискуссии Гексли написал письмо своему другу доктору Дайстеру, где объяснял, почему этот уничтожающий оппонента ответ вызвал такой взрыв хохота в зале. С помощью наших друзей-дарвинистов Джона Лаббока и Джозефа Хукера, добавляет он, «мы заставили заткнуться и епископа, и его прихожан».

Почувствовав вкус победы, дарвинисты позднее говорили, что в Оксфорде впервые прозвучали фанфары, возвестившие начало разоблачения организованного религиозного мошенничества. Наука наконец-то добилась независимости от официальной Церкви. По словам дарвинистов, начиная с этого вечера с каждым днем станет все труднее довольствоваться библейским рассказом о происхождении человека. Постепенно религия будет уступать волшебной силе дарвинизма, который, благодаря верным сторонникам Дарвина, все глубже проникает в тайну происхождения человека. Вечер 30 июня 1860 года стал вехой, означавшей победу научного разума над верой и заблуждениями. По крайней мере, так все виделось Гексли и его друзьям. Были ли они правы? Пожалуй, не совсем.

Эпическая конфронтация, произошедшая в июне 1860 года, характеризуется как самая известная битва XIX века после Ватерлоо. Поэтому можно весьма удивиться, узнав, что почти все элементы знаменитого обмена репликами между Гексли и Уилберфорсом до абсурда преувеличены. Как и с другими мифами, рассмотренными в этой книге, по стратегическим соображениям оксфордскому диспуту было придано преувеличенно символическое значение. Первой в этом споре пострадала Истина. Легенда о том, как Гексли одержал победу над Уилберфорсом, жива до сих пор потому, что такая откровенная конфронтация науки и религии позволяет пропагандистам научных взглядов показать науку в самом выгодном для нее свете. Другими словами, религия всегда оставалась главной целью нападок со стороны наиболее воинственных и ревностных ученых. Теологи считают, что они придерживаются некой совокупности неопровержимых основных идей, в которые, как сказал Теннисон, «следует верить, и только верить». В свою очередь, ученые видят главное в том, чтобы уметь расставаться с самыми дорогими их сердцу убеждениями, если того требуют факты. Наука позволяет вести исследования, необремененные ни догмой, ни предвзятостью.

Однако представление о науке и религии как о естественных антагонистах не дает увидеть всю сложность их взаимоотношений в историческом аспекте. Разоблачение устойчивого мифа об оксфордских дебатах позволит исследовать эти отношения и показать, как легко и с использованием каких незначительных ресурсов иногда пишется великая книга развития Науки.

А ПОТЕРПЕЛ ЛИ УИЛБЕРФОРС ПОРАЖЕНИЕ?

Лишь немногие авторы, повествуя об июньских дебатах 1860 года, удержались от соблазна придать сюжету особый драматизм. Теряющая сознание леди Брюстер и вышедший из себя контр-адмирал Фицрой всегда оказывались в центре внимания. Но на самом деле даже эти эпизоды не должны нас удивлять. Жара в зале и очень тесные корсеты часто приводили к тому, что в викторианские времена какая-нибудь дама сознательно или нечаянно теряла сознание. Что касается Фицроя, то из-за подвижности психики всего через пять лет после этого события он покончил с собой, перерезав себе горло. Кстати, его дядя, лорд Каслрейг, поступил аналогично годом позже. Но обморок леди Брюстер и крики Фицроя — всего лишь незначительные украшения традиционного сюжета. На самом деле главным результатом оксфордских дебатов было то, что обе стороны покинули Оксфордский музей, весьма довольные собой и уверенные в своей окончательной победе.

Так, Уилберфорс, опытный и умелый спорщик, считал, что его словесные хуки оставили не один кровоподтёк на физиономии Гексли. В письме другу, написанном несколько дней спустя, он отмечал: «У меня был довольно длинный бой с Гексли, и, мне кажется, я его изрядно побил». Его оценку разделял и корреспондент газеты «Ивнинг стар», отметивший «большую силу и красноречие» Уилберфорса. Двадцать лет спустя сын епископа кратко упомянул эти оксфордские дебаты в биографии отца, утверждая, что «полная красноречия» речь отца против дарвинизма «произвела сильное впечатление». С ним согласилась лондонская ежедневная газета «Джон Буль». Уилберфорс, как сообщалось в редакционной статье, показал, что дарвиновская работа «Происхождение видов» «выстроена» на очень слабом фундаменте. Возможно, самым удивительным является то, что Уилберфорс вряд ли вообще поднимал деликатный вопрос о родословной Гексли. Даже друзья Гексли считали, что их друг излишне обидчив. Если Гексли и наносил сокрушительные удары, то, похоже, лишь в поединке с тенью.

Воспоминания дарвиниста-ботаника Джозефа Хукера тоже значительно отличаются от общепринятого изложения этого сюжета (можно сразу догадаться, кто тут главный герой. Хукер рассказал Дарвину, как он «чмокнул» Уилберфорса «под бурные аплодисменты». Далее он хвастался, что после его тирады «Сэму пришлось заткнуться»:

[Он] не смог произнести в ответ ни слова, и встреча закончилась. Победа досталась тебе после четырехчасового боя… Меня поздравляли и благодарили люди и в самом черном, и в самом белом со всего Оксфорда.

Свидетельство Хукера особенно интересно тем, что показывает, как парировал вопрос Гексли. Он «целые сутки после диспута ощущал себя самым популярным человеком в Оксфорде», однако, как замечает Хукер, «не мог заставить аудиторию слушать себя; при этом он не воспользовался явно слабыми аргументами Сэма и не сумел придать своим речам ту форму или экспрессию, которые могли бы захватить зал». Другие, также вполне благожелательные свидетели вспоминают, что Гексли не только не выглядел убедительным, но оказался совершенно не способен заставить другую сторону замолчать, «был бел от гнева» и слишком возбужден, чтобы «как следует выступать». Перевозбуждение, казалось, парализовало его язык.