Правда на крови
Шрифт:
Если в столице такими публикациями удивить было возможно разве что человека, только что научившегося читать, то в провинциальном городе материал произвел настоящую сенсацию, поскольку никому не известный доселе Илья Астраханский критиковал не абы кого, а правительство, пусть, в основном, и бывшее. Правительство, о котором, согласно неписаной традиции, можно было говорить исключительно как о покойнике: либо хорошо, либо – ничего. А в провинции к столичным вольностям еще не привыкли – побаивались по старой памяти. Ну как прочтет кто-нибудь из высокого строго начальства, да как гаркнет: «А подать сюда этого Ляпкина-Тяпкина!». Нет уж, лучше на кухне или в очереди правительству косточки перемыть…
Очерк в Волжске обсуждали недели две, имя Ильи сразу оказалось у всех на слуху, и хотя скептики утверждали, что никакой конкретной пользы материал не принес, что юноша, подобно петуху, прокукарекал свое, а там пусть и не рассветает, большинство было в восторге. Молодой журналист, вдохновленный столь удачным дебютом, расправил плечи и начал уверенно закладывать фундамент того будущего, о котором грезил в железнодорожном вагоне.
Закладывал, правда, не вполне самостоятельно, а пользуясь подсказками-указаниями главного редактора газеты. Владилен Сергеевич журналистике отдал почти полвека и не принимал личного участия только в газетных кампаниях недоброй памяти тридцатых годов, потому что в это время занимался укреплением достижений коллективизации в родном селе и районе в целом. Там юного активиста заметили, послали в Москву учиться, а практику он проходил уже на фронте, сначала Финском, а потом – на многих и многих фронтах Великой Отечественной войны. И именно это время вспоминал с ностальгической грустью:
– Как все просто-то было! Как понятно! За линией фронта – враг, позади – Родина, за которую жизнь отдать не жалко… А потом страну из руин поднимали, благосостояние народа улучшали. Откроешь утром «Правду» – и на весь день зарядку бодрости получаешь, а заодно и ответы на все вопросы. А после пятьдесят шестого года все хуже и хуже, все хуже и хуже… Теперь вообще непонятно, что происходит, а народ-то газетам верит по-прежнему, так воспитан. А виноват кто? Журналист. Так что не гоняйся, Илья, за сенсациями, не лезь, дружок, в эту новомодную политику, будь она трижды неладна, пиши о том, что простым людям близко и понятно. Вот хоть о ткацкой фабрике…
На ткацкой фабрике, действительно, творилось сплошное безобразие, зарплату уже который месяц либо не выдавали, либо «компенсировали готовой продукцией» в виде отрезов ткани, а где эти самые отрезы продавать, никто не знал. В Волжске на них спроса давно не было. Приходилось ездить в Москву и другие большие города, ночевать там на вокзалах, нарываться на неприятности с местной милицией – и все для того, чтобы заработать хоть что-нибудь, купить продуктов и месяц-другой продержаться.
Назвать такое положение нормальным ни у кого, естественно, язык не поворачивался, но и причин подобного безобразия никто особо не доискивался, благо ткачихи не митинговали, челноками об асфальт в столице не колотили, железную дорогу не блокировали, а терпеливо писали письма во все инстанции, надеясь на то, что правда себя покажет. Женскому терпению и выносливости в России можно только удивляться, ничего подобного во всем мире нет, не было и уж точно не будет.
Илья начал с визита непосредственно на фабрику – не в руководящие кабинеты, а в цеха. Там он сначала оглох от невероятного шума, чуть не задохнулся от специфического запаха краски и пряжи, а потом в буквальном смысле слова ошалел от общения с ткачихами, которые добросовестно трудились бесплатно. При этом и на работу приходили вовремя, и уходили – по звонку, и обеденный перерыв не растягивали до бесконечности, а соблюдали сложившиеся нормы.
– Но женщины, милые, – вопрошал Илья у ткачих в этот самый обеденный перерыв, поскольку отрываться от работы для беседы с журналистом никто не пожелал, – зачем вы вообще работаете-то? За «спасибо»? Так им детей не накормишь, сами знаете. За отрезы эти самые? Так вы же и жалуетесь, что не знаете, куда их девать, кому продать, да и все равно больше трети зарплаты не выходит, как ни крути. Забастуйте.
– Ага! – язвительно ответила самая бойкая тетка неопределенного возраста, повязанная платком по самые брови. – Сейчас, разбежались. Тут хоть какой-то кусок хлеба, а поди-ка забастуй – мигом с голоду подохнешь. Потом опять же надежда: наладится все, выплатят деньги. Стаж идет. Пенсию получать придется – с чем я в собес сунусь? С твоей газетой, мол, бастовала, учтите при начислении пенсии? Ты лучше разберись, милок, куда наши деньги идут, директор-то зарплату сполна и вовремя получает. Квартиру купил, машину, дом построил… Разберись.
Илья разобрался, хотя с большими трудностями, поскольку директор фабрики отнюдь не горел желанием исповедоваться перед каким-то щелкопером и на все вопросы отвечал так, как испокон веков отвечали на Руси: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, надо мной тоже начальство имеется, с него, мил-человек, и спрашивай».
Илья не поленился спросить у вышестоящего начальства, которое, естественно, от директора тут же и открестилось, сославшись, к тому же, на то, что директоров много, а оно, начальство то есть, одно. При этом в глазах начальства читалась отчетливая, но невысказанная мысль о невезучем подчиненном: «Воруй, если можешь, но не попадайся, дурак».
Оставленный без поддержки, директор скис, сник и распорядился показать журналисту кое-какие документы, надеясь, по-видимому, на скидку, положенную при чистосердечном признании. На основании этих документов, а также материалов своего собственного мини-расследования Илья и написал хлесткий очерк, о котором в городе говорили недели две, а газету вырывали друг у друга из рук и зачитывали до дыр.
По версии журналиста (подкрепленной, кстати, неопровержимыми доказательствами) виноват был директор и оба его зама, которые по-хозяйски распоряжались деньгами, предназначенными для выплаты заработной платы, причем распоряжались исключительно выгодно… для себя.
В подробности можно не вдаваться, такая практика сейчас в России – нечто вроде нового национального обряда. Но в Волжске, где такие разоблачения еще были в диковинку, скандал вышел громкий, директора фабрики сняли за несоответствие занимаемой должности, заместители его благоразумно поувольнялись сами, по собственному горячему желанию, а государственное предприятие превратилось в акционерное общество с то ли ограниченной, то ли, наоборот, безграничной ответственностью.
Когда через полгода на посту генерального директора этого общества оказался прежний директор фабрики, общественность этого даже и не заметила, поскольку зарплату ткачихам платили почти вовремя и почти полностью. Благо за время реорганизации их число сократилось чуть ли на треть, а зарплату никто индексировать с учетом инфляции и не думал. Но кто к тому времени помнил об этой самой фабрике? Сам автор, кстати, забыл о ней одним из первых.
Очередная «бомба» взорвалась, когда Илья опубликовал очерк о незаконном строительстве загородного поселка городского типа. То есть строительство-то было согласовано во всех инстанциях, только вот землю для него почему-то отвели там, где уже десять лет был дачный кооператив «Ветеран». На все протесты дачников либо не реагировали, либо отделывались отписками, упирая, в основном, на то, что самодельные «фазенды» на традиционных шести сотках портят вид при подъезде к городу по главному шоссе.