Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— Нет, шеф. Ничего, насколько я помню.
Вернувшись в Гусиную бухту, я увидел за лентами ограждения саженцы гортензии, засыхавшие корнями вверх на краю ямы. Я пошел в маленькую пристройку, служившую гаражом, и извлек оттуда лопату. Потом проник в запретную зону, вскопал квадратный участок мягкой земли прямо над океаном и посадил цветы.
30 августа 2002 года
— Гарри?
Было шесть часов утра. Он сидел на террасе Гусиной бухты с чашкой кофе в руках. Он обернулся:
— Маркус? Вы весь потный… Только не говорите, что вы уже пробежались?
— Пробежался. Все восемь миль.
— Когда
— Рано. Помните, два года назад, когда я только начал сюда ездить, вы меня будили до зари? У меня теперь привычка. Встаю на заре, чтобы весь мир был мой. А вы что делаете на улице?
— Смотрю, Маркус.
— И куда вы смотрите?
— Видите вон ту лужайку прямо над пляжем, среди сосен? Я давно хочу что-нибудь из нее сделать. Это единственный ровный участок в моих владениях, там можно разбить маленький садик. Хочу соорудить красивый уголок — две скамейки, железный стол, а вокруг гортензии. Много гортензий.
— Почему именно гортензии?
— Я знал одного человека, который их любил. Мне хочется устроить цветники с гортензиями, чтобы помнить о ней всегда.
— Вы любили этого человека?
— Да.
— У вас грустный вид, Гарри.
— Не обращайте внимания.
— Гарри, почему вы никогда не рассказываете о своей любви?
— Потому что сказать нечего. Лучше посмотрите, посмотрите хорошенько! Или нет — лучше закройте глаза! Да, зажмурьтесь, и покрепче, чтобы никакой свет не проникал. Видите? Вот дорожка, она выложена плиткой и ведет от террасы к гортензиям. И две скамеечки, с них виден и океан, и роскошные цветы. Что может быть лучше, чем смотреть на океан и гортензии? Там есть даже прудик, а посередине — фонтан в виде статуи. Если прудик получится достаточно большой, я туда пущу разноцветных японских карпов.
— Рыб? Они там получаса не проживут, их сожрут чайки.
Он улыбнулся:
— Чайки тут имеют право делать что хотят, Маркус. Но вы правы: карпов я в пруд пускать не буду. И идите, ради бога, примите горячий душ, пока вы не умерли или не подхватили еще какую-нибудь гадость; а то ваши родители решат, что я о вас совсем не забочусь. А я пойду приготовлю завтрак. Маркус…
— Да, Гарри?
— Если бы у меня был сын…
— Я знаю, Гарри. Знаю.
В четверг 19 июня 2008 года я с утра отправился в мотель «Морской берег». Найти его оказалось очень легко: проехав по шоссе 1 четыре мили на север от Сайд-Крик-лейн, невозможно было не заметить огромный деревянный щит с надписью:
Место, где Гарри ждал Нолу, существовало по-прежнему; я наверняка сотни раз проезжал мимо, но никогда не обращал на него внимания — да и какое мне было до него дело вплоть до сегодняшнего дня? Это было деревянное строение с красной крышей, окруженное кустами роз; прямо за ним начинался лес. Двери всех номеров на первом этаже выходили прямо на парковку; на второй этаж вела наружная лестница.
По словам администратора, мотель с момента постройки нисколько не изменился, разве что номера сделали более современными, а к основному зданию пристроили ресторан. В качестве доказательства он вытащил памятный альбом к сорокалетию мотеля и продемонстрировал мне фотографии того времени.
— Почему вас так интересует это место? — в конце концов спросил он.
— Потому что я ищу
— Слушаю вас.
— Мне нужно узнать, находился ли кто-нибудь здесь в восьмом номере в ночь с субботы 30 августа на воскресенье 31 августа 1975 года.
Он захохотал:
— Семьдесят пятого года? Это вы серьезно? С тех пор как ввели компьютерную регистрацию, в базе сохраняются данные максимум за последние два года. Если хотите, я могу вам сказать, кто здесь ночевал 30 августа 2006-го. Ну, то есть чисто теоретически, потому что я, естественно, не имею права раскрывать эту информацию.
— Значит, узнать никак нельзя?
— Кроме базы, мы храним только адреса электронной почты нашей рассылки. Не хотите получать нашу рассылку?
— Нет, спасибо. Но мне бы хотелось посмотреть на восьмой номер, если можно.
— Просто так смотреть нельзя. Но номер свободен. Хотите снять его на ночь? Сто долларов.
— У вас на рекламном щите написано, что все номера по семьдесят пять. Знаете что, я вам сейчас дам двадцать долларов, вы мне покажете номер, и все будут довольны.
— Да вы крутой! Ладно, так и быть.
Восьмой номер находился на втором этаже. Самый что ни на есть обычный номер: кровать, мини-бар, телевизор, маленький письменный стол и ванная.
— Почему вас так интересует этот номер? — спросил администратор.
— Трудно объяснить. Один мой друг говорит, что ночевал здесь тридцать лет назад. Если это правда, значит, он не виновен в том, в чем его обвиняют.
— А в чем его обвиняют?
Я не ответил и задал еще один вопрос:
— Почему ваш мотель называется «Морской берег»? Отсюда и моря-то не видно.
— Не видно, но через лес идет тропинка на пляж. Это написано в проспекте. Но клиентам на это плевать: те, кто у нас останавливается, на пляж не ходят.
— Вы хотите сказать, что можно, к примеру, идти вдоль моря от Авроры, пересечь лес и попасть к вам?
— Теоретически, да.
Остаток дня я провел в городской библиотеке — рылся в архивах, пытаясь восстановить события прошлого. В этом деле мне очень помог Эрни Пинкас, не жалевший времени, чтобы облегчить мои разыскания.
Судя по тогдашним газетам, в день исчезновения Нолы никто не заметил ничего странного: ни убегающей девочки, ни какого-нибудь человека, слонявшегося у ее дома. Все считали ее исчезновение большой загадкой, которую убийство Деборы Купер только усугубляло. Однако некоторые свидетели — в основном соседи — указывали, что в тот день из дома семейства Келлерган доносились крики и шум; другие, впрочем, объясняли, что шум — это музыка, которую его преподобие, по своему обыкновению, включил на полную громкость. По сведениям Aurora Star, Келлерган-отец любил мастерить у себя в гараже и за работой всегда слушал музыку. Звук он прибавлял, чтобы заглушить грохот инструментов: он полагал, что хорошая музыка, пусть даже слишком громкая, все равно лучше, чем стук молотка. Но если его дочь звала на помощь, он вполне мог не услышать. Пинкас сказал, что отец Келлерган не может себе простить, что включил музыку так громко; с тех пор он живет затворником в их доме на Террас-авеню и все время крутит этот самый диск так, что можно оглохнуть, как будто себе в наказание. Из всей семьи в живых остался он один. Мать Нолы, Луиза, давно умерла. По словам Пинкаса, когда стало известно, что откопали тело малышки Нолы, дом старого Дэвида Келлергана осадили журналисты.