Правда о штрафбатах.
Шрифт:
Сколько было радости у нас! И не только потому, что "наша взяла"! Радостно было в первую очередь штрафникам! Знали, что за сбитый самолет или подбитый танк надлежало награждение орденом Отечественной войны! Причем без тех условий, когда за боевые отличия награждали медалями или орденами, если подвиг бойца был выше по своему значению, чем основания для реабилитации и снятия с него вины. А для штрафника награждение орденом — это и освобождение от наказания без пролитой крови, без ранения.
К сожалению, были и другого рода «подвиги» штрафников. Ежедневно, как уже упоминалось, фашисты совершали на нас мощные артналеты. Наша артиллерия на них, как правило, не отвечала. Была жесткая установка на максимальную экономию
Оказывается, во время артналета, под грохот разрывов снарядов «изобретатели» этого способа бросали в какой-нибудь деревянный сарайчик ручную гранату, а затем из его стен выковыривали ее осколки. После этого из автоматного патрона вынимали и выбрасывали пулю, отсыпали половину пороха и вместо пули вставляли подходящего размера осколок. А дальше — дело техники. В очередной артналет из этого автомата выстреливали в какое-нибудь мягкое место — и получали "легкое ранение", а значит, вожделенную свободу.
Правда, когда эту хитрость раскусили, почти всех «хитрецов» выловили в войсках и вновь судили, теперь уже за умышленное членовредительство и фактическое дезертирство из штрафбата. Не все «умники» возвращались в ШБ. Некоторых, с учетом их прежних «заслуг», приговаривали к высшей мере и расстреливали. Основная масса свидетелей этих расстрелов одобрительно встречала приговоры. Вообще к трусам и подобным «изобретателям» в офицерском штрафном батальоне относились, мягко говоря, негативно.
Вспоминаю мои первые дни в батальоне. После неудачного наступления в районе города Жлобина он понес большие потери, в том числе и в командном составе, и стоял в обороне. Естественно, требовалось срочное пополнение. Именно тогда была отобрана в 27-м ОПРОСе (отдельном полку резерва офицерского состава) наша группа из 18 офицеров на командные должности. А к концу войны из этой группы остались в батальоне только трое: я, Миша Гольдштейн и Иван Матвиенко.
Прибыв тогда в батальон, я принял взвод, а несколько позднее узнал, что приказом по Фронту назначен на должность командира роты. Еще подумал: ну какой из меня командир штрафной роты, если я в боях еще и взводом не покомандовал. Эта, на мой взгляд, несуразность была исправлена прямо здесь, в батальоне. Меня вызвал комбат и спросил, есть ли у меня возражения, если мне поручат командовать разведвзводом. То была моя первая личная беседа с подполковником Осиповым, поразившим меня и добротой, и каким-то отцовским теплом. Я так обрадовался этому предложению! Ведь на Дальнем Востоке я служил в разведвзводе. Значит, что-то уже знакомое!
Приказом Командующего Фронтом генерала Рокоссовского это изменение узаконили аж в конце марта, уже после рейда в немецкий тыл. Видимо, не до этих мелочей было в то время Командующему. Но тогда, в конце декабря, в мои первые дни командования взводом в обороне под Жлобином, я еще не вжился в особенности структуры штрафбата, не понял тонкостей взаимоотношения штрафников с комсоставом и между собой. Лишь обратил внимание на обращение начальников к подчиненным, в том числе и к штрафникам, на «ты». И это нисколько людей не задевало, наоборот, они чувствовали в этом «ты» какую-то близость: значит, считают их в какой-то мере своими. Ведь большинство их до прибытия в ШБ были в званиях, да и возрастом старше многих
Из окопов к ротной походной кухне шел с термосом за пищей один штрафник. Вскоре его догнал другой штрафник, возвращавшийся в штаб батальона после доставки на передовую какого-то документа. И между ними произошел примерно такой разговор. «Кухонный» говорит «штабному»:
— У меня есть хорошие трофейные золотые часы. Хочешь, они будут твоими?
— Что, "махнем не глядя"? (такой на фронте был обычай: менялись чем-нибудь, зажатым в кулаке, и только после размена становилось ясно, кто в выигрыше.)
— Нет. Я вытяну руку, а ты метров с 5–6 ее прострелишь. Только не дальше, а то попадешь не туда, куда нужно, и не ближе, чтобы порох не попал в рану.
— Давай! Только ты сначала покажи часы.
И когда захотевший быть раненым высоко поднял руку с часами, другой скомандовал:
— А теперь, сволочь, и другую руку поднимай! Да повыше! Я тебе покажу, гад, что не все такие продажные твари, как ты!
И так, с поднятыми руками, как пленного, привел его прямо в штаб к комбату. Часы комбат отдал «конвоиру», а доставленный в штаб штрафник был передан в военный трибунал. Дальнейшую его судьбу я не знаю. Да и не в этом суть, а в том, на каких основах строились взаимоотношения между штрафниками, и неважно, в каких воинских званиях они были до того, как попали в штрафбат — из «окруженцев» или из боевых офицеров. Важно было, как относились сами штрафники к таким хитрецам. Редко они встречались у нас, но все-таки бывали. О некоторых из них я и расскажу по ходу воспоминаний.
Не могу не рассказать об одном «выдающемся» штрафнике, прибывшем во взвод, когда мы стояли в обороне. Назову его фамилию несколько искаженно, хотя и созвучно, ну, например, Гехт. Делаю это умышленно. Вдруг когда-нибудь эти мои заметки как-то дойдут до его потомков. И им станет стыдно за их предка, которого они считали героем той далекой для них войны с фашистами.
А прибыл он к нам в начале июля. Когда я и мои заместители познакомились с копией приговора, чувство брезгливости овладело нами. Осужден он был, как теперь сказали бы, за сексуальное домогательство и половое насилие в особо извращенном виде.
Будучи инженер-майором, начальником какой-то тыловой службы в большом штабе и создав себе возможность питаться отдельно от всех, он не только заставлял девушек-солдаток, выполнявших обязанности официанток, приносить ему пищу, но и принуждал их во время завтраков и ужинов удовлетворять свои сексуальные прихоти. При этом он угрожал бедным солдаткам, что если они откажутся выполнять его требования или, тем более, пожалуются кому-нибудь, то у него хватит власти загнать их в штрафную роту (девушки не знали, что женщин в штрафные части не направляют). А это уже было насилием и шантажом. Приговор был суров: десять лет лишения свободы с заменой тремя месяцами штрафного батальона. И нам казалось это очень даже справедливым.
Представляясь мне о прибытии во взвод, он, видя мои лейтенантские звездочки на погонах, подчеркнуто, даже нагловато назвал себя "инженер-майор Гехт". Пришлось ему напомнить, что он лишен своего прежнего звания и чтобы вернуть его, нужно очень постараться. А пока его воинское звание здесь, как и у всех, кто попал в ШБ — «боец-переменник».
На своем "военном совете" с заместителями и командирами отделений мы решили направить Гехта в отделение Пузырея, на отдаленный участок. Предупредили его о том, чтобы всегда, но прежде всего во время вечерних немецких артналетов, он внимательно наблюдал за противником в своем секторе, чтобы не допустить его приближения к линии нашей обороны или его проникновения в окопы под прикрытием артогня. Особо отметили, что фрицы уже давно на нашем участке охотятся за «языком».