Правда о «Вильгельме Густлофе»
Шрифт:
“Это просто наш долг — спасти людей! У нас еще есть время вывезти их оттуда”, — в запале кричал Гудериан: Рассерженный и крайне возбужденный Гитлер стоял перед ним: “Вы будете продолжать сражаться! Эту территорию мы не можем сдать!” Гудериан продолжал настаивать: “Но это бесполезно, — возмущенно возражал он, — жертвовать людьми подобным бессмысленным способом. Сейчас самое время для эвакуации войск. Мы должны немедленно погрузить солдат на корабли…”
Но Гитлер остался при своем мнении».
Гитлера поддерживал в этом безумстве гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох — человек, олицетворявший все самое гнусное, что было в национал-социализме. Вильям Манчестер описывает его как «угрюмого, маленького живодера, не расстававшегося с плеткой». Когда Кох был генеральным эмиссаром на Украине, в 1943 году он выступил в Киеве с речью, в которой, в частности, сказал: «Мы —
Однако прошли дни, когда Кох мог хвастаться перед побежденной расой. Теперь он, как рейхскомиссар по вопросам обороны, делал все, чтобы выполнить приказы Гитлера в Восточной Пруссии. Его представления о защите рейха были ни чем иным, как рабским следованием заповеди Гитлера: не отдавать русским ни пяди немецкой земли.
Играя роль «вождя восточно-прусского фольксштурма», Кох призывал всех браться за оружие и отказывался эвакуировать гражданское население из восьмикилометровой зоны, находившейся непосредственно перед линией фронта. Он отказывался делать это, потому что «ни один настоящий немец не имел права и думать о том, что Восточная Пруссия может оказаться в руках русских». Его фольксштурм занимался розыском и арестом «трусов». Кох организовал собственные оружейные склады и тем самым лишил регулярные войска необходимого вооружения. Каждый вечер он выступал с радиообращением и призывал население Восточной Пруссии продолжать борьбу. Когда генерал Хосбах попытался прорваться на запад, Кох послал Гитлеру следующее сообщение: «4-я армия трусливо бежит, пытается пробиться на родину. Я же продолжаю оборонять Восточную Пруссию со своим фольксштурмом». Гитлер запретил Хосбаху прорыв на запад, и тот вынужден был подчиниться.
Тем временем Кох сам готовился бежать вместе с несколькими своими соратниками по партии и награбленными сокровищами. Он распорядился конфисковать ледоколы «Остпройссен» и «Прегель» и оснастить их зенитными орудиями и специальными средствами радиосвязи.
Вот таким был человек, управлявший Восточной Пруссией, откуда теперь стремились вырваться беженцы, гонимые страшными сообщениями о событиях в Неммерсдорфе и других населенных пунктах. Сотни тысяч людей бежали, преследуемые по пятам русскими танками «Т-34», которые сметали на своем пути фольксштурм с его фаустпатронами. Бежали и немецкие орденоносцы, которые дошли до Москвы, а затем отступали, обороняясь с отчаянием обреченных. Они больше не видели смысла умирать за проигранное дело.
Чем дальше русские продвигались по Германии, тем страшнее становились их действия. Внушающие ужас слова «Фрау, ком» означали изнасилование, и, скорее всего, смерть. Там, где проходили русские, распространялся сифилис. Они занимались грабежами, а то, что не могли украсть, уничтожали и сжигали. Александр Солженицын тогда был капитаном советской артиллерии. Позднее он писал о своем глубоком стыде за себя и своих однополчан, поскольку поддался искушению — украл писчую бумагу и карандаши и оказался в постели с девушкой, единственная просьба которой была: «Не расстреливай меня». В начале февраля 1945 года Солженицына арестовали органы НКВД: среди прочих обвинений ему в вину вменялась критика действий армейских властей, поддерживавших эти бесчинства. В своем романе «Архипелаг ГУЛАГ» он вспоминает: «После трех недель войны на территории Германии мы уже знали: если эти девушки были немками, то каждый мог их изнасиловать, а затем и застрелить. И это считалось почти что воинской доблестью…»
Во время своего восьмилетнего заключения за «антисоветскую пропаганду» в лагере в Экибастузе на севере Казахстана Солженицын написал стихотворение «Восточно-прусские ночи». Он не решился его подписать, но сохранил при себе до своего освобождения. В нем рассказывается о бесчинствах, имевших место в Восточной Пруссии:
Цвай-унд цванциг, Геринг-штрассе. Дом не жжён, но трепан, граблен. Чей-то стон, стеной ослаблен — Мать — не на смерть. На матрасе — Рота? Взвод ли побывал? Дочь-девчонка2
Тёте михь, зольдат — убей меня, солдат. — Ю.Л. (Солженицын А.И. Дороженька. М.: Наш дом, 1999.)
Следует отметить, что ужасные кровопролитные действия совершали не только малообразованные солдаты из Сибири и Центральной Азии. Эти бесчинства получили официальное одобрение. Илья Эренбург, русский военный обозреватель и пропагандист, призывал войска: «Убивайте, убивайте! Нет ничего такого, что оправдывало бы немцев, тех, кто сейчас живет, и тех, кто еще не родился! Следуйте указаниям товарища Сталина и уничтожайте фашистского зверя в его логове. Насилием искореняйте расовое высокомерие германских женщин. Берите их как законную добычу. Убивайте их, вы, смелые, идущие на штурм, красноармейцы!» [3]
3
Как сообщил издательству наследник архива И. Г. Эренбурга, его биограф и публикатор Б. Я. Фрезинский, этих слов Эренбург никогда не произносил. Приведенных фраз НЕТ ни в одной его статье, как напечатанной в СССР, так и за границей. Призыв Эренбурга «Убей немца», обращенный к Красной армии, всегда имел точный адрес: он относился к немецким оккупантам, с оружием в руках вторгшимся на территорию СССР. Что касается боев на территории Германии, то речь всегда шла об искоренении фашизма, а не о насилии над жителями Германии. (Прим. ред.)
Необузданность Эренбурга вызвала критику даже в Москве. Газета «Правда» во время войны опубликовала статью партийного теоретика Г. Ф. Александрова, в которой тот написал, что «немарксистским и глупым является считать всех немцев нацистами и поступать с ними следует по-людски».
Но солдаты предпочитали прислушиваться к Эренбургу и к таким командирам, как генерал-полковник Рыбалко, у которого были свои счеты с немцами: они вывезли его дочь в Германию. Как только русские подошли к немецкой границе, он выступил с призывом к своим солдатам: «Долгожданный час возмездия пробил! У всех нас есть причины для мести: за мою дочь, за ваших сестер, за нашу матушку-Русь, за разрушение нашей страны!»
Даже в официальной советской «Истории Великой Отечественной войны» наряду с перечислениями заслуг Красной армии указано, что «не все советские войска правильно восприняли то, как они должны были вести себя в Германии. Во время первых боев в Восточной Пруссии имели место отдельные действия, которые шли вразрез с установленными правилами поведения». Советские историки, известные своим нежеланием давать оценку собственным просчетам, в конце концов вынуждены были признать, что Красная армия не всегда корректно вела себя. Этот факт убедительно доказывает, что «правила поведения» действительно нарушались часто.
Но где теперь немцы могли чувствовать себя в безопасности? И сколько еще могло продолжаться бегство беженцев, пытающихся ускользнуть от русских танков? Единственной надеждой на спасение миллионов человек, казалось, была эвакуация по Балтийскому морю на кораблях ВМС и судах торгового флота. Поэтому все стремились попасть в портовые города. А там разыгрывались ужасающие сцены. Юрген Торвальд так описывает их в своей книге «Это началось на реке Вайксель»:
«За два дня до этого ураганным ветром и метелью улицы были засыпаны сугробами метровой высоты. И далеко растянувшиеся повозки, на которых постоянно прибывали все новые беженцы, были подобны горам снега, под тентом которых они укрывались. Беженцы, прибывавшие на поездах, разбредались по заснеженным улицам, чтобы в школах, бараках, портовых ангарах найти хоть какую-нибудь защиту от непогоды. Многих из них можно было видеть в очередях в специально созданных распределительных пунктах ВМС, либо у полевых кухонь, которые раздавали хлеб и суп в портовых ангарах, или прямо на свежем воздухе под дощатыми навесами.