Правда сталинских репрессий
Шрифт:
Кстати сказать, Разгон упоминает, что он и в 1930-х годах не раз "приходил в Кремль к Свердловым", и впоследствии, в 1960-х годах, вполне «нормально» общался с этим жестоким следователем (ведь это не какой-нибудь Корабельников!): "Андрей Свердлов показал мне рукопись сделанной им литературной записи воспоминаний коменданта Кремля…" Что ж, люди одного «клана»… Другое дело — подписанное уже престарелым Разгоном гораздо позже, в 1993 году, обращенное к власти требование 43 авторов беспощадно расправиться с теми, кто выступал на стороне Верховного Совета: они не принадлежали к разгоновскому "клану"…
Но вернемся к «сюжету» с Корабельниковым. По-видимому, одна из причин (или даже главная причина) его появления в книге Разгона — попытка как бы «переложить» на него «вину» за 1937 год. Ведь в заключение
Что ж, может быть, Разгон с определенной точки зрения прав? Вот, мол, наверху вождь, диктатор, в конце концов, «царь», "самодержец" Сталин, внизу — "представители народа", рядовые корабельниковы, а посередине — разгоновский "клан",обреченный быть раздавленным сближающимися друг с другом «вождем» и «народом» (в восприятии Разгона "маленький и ничтожный человек" Корабельников оказывается в конце концов "неподалеку от Сталина").
Здесь перед нами предстает очень существенная и очень непростая проблема, заслуживающая самого внимательного рассмотрения. Необходимо только, не торопясь, увидеть и понять многосторонний смысл совершавшегося и лишь после этого сделать определенные выводы.
Говоря с крайним негодованием о наметившемся к концу 1930-х годов своего рода «сближении» тех, кого он называет "маленькими и ничтожными людьми", с верховной властью (ранее их отделял особый "слой"), Разгон, как уже сказано, в известной мере прав. Характерно, что видный деятель НКВД, генерал-лейтенант Павел Судоплатов (готовясь на рубеже 1980-1990-х годов к работе над данным своим сочинением, я разыскал этого, тогда мало кому известного (мемуары его были изданы в России только в 1996 году) «уцелевшего» деятеля НКВД-МГБ, и беседа с ним кое-что дпя меня прояснила), вспоминает, как он с некоторым даже удивлением воспринимал поведение нового главы (с ноября 1938 г.) своего наркомата:
"Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками, но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро вели себя подчеркнуто вежливо".
И именно это изменение роли и положения "простых людей" было неприемлемо для Разгона и его круга. Так, в мемуарах другого сотрудника НКВД, К. Хенкина (племянника популярнейшего в 1930-х годах актера), который вообще во многом «перекликается» с Разгоном, с крайним негодованием говорится о постепенной замене «кадров» в «органах»: "…на место исчезнувших пришли другие. Деревенские гогочущие хамы. Мои друзья (по НКВД. — В.К.) называли их… "молотобойцы"…" То ли дело его, Хенкина, "высший начальник" — полковник ГБ "Михаил Борисович Маклярский, наблюдавший (! — В.К.) до войны за миром искусства" (с. 43): "Михаил (Исидор) Борисович был человек немного плутоватый, но вовсе не злой. Любящий отец и заботливый муж, неплохой, по советским понятиям, товарищ" (с. 103). Кстати, Хенкин, как и Разгон, стремится «умалить» свои «энкавэдэшные» заслуги ("Миша, — то есть Маклярский. — В.К., — давал мне мелкие поручения"), но его заверениям решительно противоречит тот факт, что ему была пожалована квартира в одном из немногих наиболее привилегированных московских домов — «высотном» на
Следует учитывать, что Хенкин, в отличие от Разгона, в 1973 году эмигрировал "по израильской визе", хотя отнюдь не поселился на "исторической родине", а стал сотрудником пресловутой радиостанции «Свобода» (ранее он много лет выполнял те же функции во французской редакции московского контрпропагандистского радио; эта способность с успехом делать одно и то же дело и «здесь», и «там» по-своему замечательна…). В 1980-м мемуары Хенкина были опубликованы эмигрантским издательством «Посев», а в 1991-м переизданы в Москве.
Любопытен его рассказ о том, как ему, прежде чем его удостоили поста на «Свободе», пришлось доказывать представителю спецслужб США, что он не столь уж заслуженный деятель НКВД. Американца смущало, в частности, то, что Хенкин проживал в сталинской «высотке» на Котельнической набережной. В ответ Хенкин не без ловкости представил дело так, что в этот дом поселяли «известных» людей: "…в мрем подъезде была квартира Паустовского, в пятом жил Вознесенский, в девятом — Твардовский и Фаина Григорьевна Раневская… жили в этом доме Евтушенко, Зыкина, Уланова…" (с. 8). Однако, во-первых, Хенкин отнюдь не принадлежал к подобным «знаменитостям», а во-вторых, для тех, кто хотя бы в общих чертах знает сей дом, не является секретом, что среди его насельников преобладали высокие чины МГБ.
Но обратимся к суждению Хенкина о том, что место его «друзей» (точнее — «исчезавших» друзей его друзей) в НКВД занимают "деревенские хамы", эти страшные «молотобойцы». В определенном смысле Хенкин прав, хотя тот процесс замены «кадров», о котором он говорит, был весьма длительным и завершился, как увидим, только в 1950-х годах.
Об этой постепенной замене свидетельствуют и другие мемуары, написанные уже упоминавшимся видным сотрудником Наркомата иностранных дел Е.А. ГельфандомГнединым (1898–1983). В отличие от Разгона и Хенкина, перед нами объективные и честные воспоминания. Евгений Александрович был сыном весьма и весьма «темной» личности — Гельфанда-Парвуса, но с юных лет расстался с отцом (в мемуарах он откровенно говорит о своем сложившемся уже к 1917 году «нежелании» быть "сыном Парвуса") и сформировался как человек с прочной этической основой.
Его воспоминания, написанные в 1970-х годах, были уже после его кончины опубликованы в "Новом мире" (1988, N 7), однако, как ни удивительно, с сокращением именно тех эпизодов, в которых наиболее очевидно выразилась честность мемуариста! К счастью, книга воспоминаний Гнедина позднее, в 1994 году, была издана полностью, хотя, увы, мизерным тиражом 2025 экз. ("Новый мир" с урезанным текстом Гнедина вышел в 1988 году тиражом более миллиона экз.). Гнедин — что нельзя не оценить — еще в 1970-х годах с покаянными нотами рассказывал в этих мемуарах о своем участии — хотя и в качестве рядового «агитатора» — в проведении коллективизации. Вместе с тем он правильно осознал совершившийся во второй половине 1930-х годов кардинальный поворот в отношении власти к крестьянству — то есть к преобладающему большинству населения страны (около 70 процентов в 1937 году). Констатируя, что к "середине тридцатых годов… аресты и репрессии против партийных и государственных работников стали таким же постоянным методом внутренней политики, как и карательные мероприятия в деревне" (имеются в виду «мероприятия» начала 30-х годов), Гнедин тут же заметил: "Парадоксальным образом эта система мероприятий привела к тому, что позднее новые кадры государственных служащих пополнялись в значительной мере выходцами из крестьянской среды" (с. 61).
Могут возразить, что на вершине власти и ранее находились люди крестьянского происхождения — А.И. Рыков и М.И. Калинин. Но они, по сути дела, имели только, пользуясь модным словечком, «имидж» правителей-крестьян. Что касается Рыкова, которого несколько неожиданно назначили после кончины Ленина главой правительства, он действительно принадлежал в юности к крестьянскому сословию, но лишь чисто формально: его семья занималась торговлей в большом губернском Саратове, где он и родился; характерно, что и он, и оба его брата окончили гимназию и поступили в университет, — откуда, правда, Алексей Иванович ушел еще в 1898 году в "профессиональные революционеры".