Правда в глазах смотрящего

Проскурин Вадим Геннадьевич

Аборигены дружно закивали, мы погрузились на подводы и двинулись в путь. Дебилоподобный мужик пересел на первую телегу, мальчишка - на вторую, а третью оккупировали мы втроем с Усманом и дедом.

7.

Деда звали Тимофеем, мужика - Устином, а мальчишку - Федором. Устин был сыном деда, а Федор, соответственно, внуком. Я отметил, что первые буквы имен следуют в алфавитном порядке и сказал это деду, но тот то ли не знал, что такое алфавит, то ли смертельно боялся обнаружить свое знание. Кажется, в этом мире крестьянам запрещают учиться грамоте. Почему?

Дед

Тимофей ответил на этот вопрос обстоятельно и со знанием дела.

– А зачем хрестьянину буквы знать?
– спросил он и сам себе ответил. Незачем. Одна беда от этой грамоты простому человеку. Ничего хорошего для простого человека в буквицах этих нет и быть не могет.

– А как же библию читать?
– спросил я.

Дед так перепугался, что, казалось, стал вдвое меньше.

– Да что вы говорите, ваше священство!
– забормотал он.
– Нешто мы совсем темные? Мы же знаем, что библию читать токмо вашим священствам дозволено, а нам, темным, запрещено наистрожайшим образом.

– А с чего ты взял, что мы священники?
– подал голос Усман.

– Как это с чего? Вон у товарища твоего крест на груди. Нешто не ясно?

– Разве обычные люди не носят кресты?
– удивился я.

– Да как можно!
– дед зашелся от негодования.
– Святотатство и богохульство!

– А как у вас к мусульманам относятся?
– спросил Усман.

– К бусурманам? Да никак. Люди как люди, только вера у них другая.

– Поганая?
– уточнил Усман.

– Ну да, поганая, языческая, то есть.

– Как же это языческая? Языческая вера - это когда богов много, а у мусульман бог един.

– Не знаю я, - вывернулся дед, - я человек темный, святым делам необученный. Слыхал я, что бусурманская вера поганая, а правда то или нет, мне неведомо. Может, и неправда. А ежели хотите порасспросить кого, так вам в Троицк надо, это по московской дороге два дня пути и один день в сторону, на запад. Там монастырь стоит, там вам монахи на все вопросы и ответят, - дед загадочно хихикнул.

– А сколько народу в Москве живет?
– спросил я, сам не знаю зачем.

– Тьма-тьмущая, - лаконично ответил Тимофей.

– А точнее не знаешь?

– А кто ж его знает точнее? Много там народу, больше, чем в Серпухове, в Подольске и в Троицке, вместе взятых, вона как много!

– А что у тебя в мешках, что на первой телеге?
– спросил Усман.

Дед Тимофей замолчал, будто прикусил язык. Потом он нехотя произнес:

– Значит, разбойники.

– Да не разбойники мы никакие!
– возразил Усман.
– Просто интересно, что, спросить нельзя?

– Спросить-то можно, - печально сказал дед.
– Ситец там, рогожа, платок шелковый для Маськи, гвозди железные, крючки рыболовные, соль пищевая... мы же с рынка едем, сено продавали. Отбирать будете?

– Да ну тебя!
– рассмеялся Усман.
– На хрена нам все это барахло! Если нас с Сергеем покормить, да в баньке попарить, да разговором развлечь, так ничего нам больше и не нужно от вас. Можем и заплатить.

–

Чем заплатить?
– заинтересовался дед.

Усман вытащил гранату из одного из многочисленных кармашков камуфляжа.

– Знаешь, что такое?
– спросил он.

– Нет, - дед боязливо отодвинулся в сторону.

– Дергаешь за кольцо, бросаешь и прячешься. Через четыре секунды она взрывается.

– Это как?

– Разрывается на части вдоль насечки, а вот эти квадратики разлетаются во все стороны.

– Как пули?

– Примерно.

– Проверяете, ваше священство?

– С чего ты взял?

– Проверяете, не польщусь ли на запретное. Нет, ваше священство, у нас в Михайловке законы чтят как положено. Будет вам и обед, и баня, и все остальное, и все за бесплатно, как и положено. А яйцо вот это я у вас и даром не возьму.

– Почему?

– Запретное потому что.

Мы еще долго ехали, почти до самого вечера. Ни одного постоялого двора на дороге не встретилось, Тимофей пояснил, что они размещаются в дне пути друг от друга, и до следующего мы доехали бы в аккурат к закату. Трижды мы встречали встречные обозы, которые при виде нас заранее съезжали на обочину, уступая дорогу. Хозяева одного обоза даже куда-то попрятались, и если бы мы с Усманом польстились на немудреное добро, наваленное в телеги, оно досталось бы нам без малейшего труда. Странно, что никто нас не обгонял, хотя мы ехали шагом, и что нам не встретилось ни одного всадника и ни одного пешего путника.

Я спросил об этом деда Тимофея и получил исчерпывающий ответ:

– Боятся. Попрятались, стало быть.

– А чего боятся?
– удивился я.

– Как чего? Вас и боятся. С пищалями, в броне, да еще в такой страшной броне, ненашенской. Любой испугается.

Больше мы не возвращались к этой теме. Из разговора я узнал, что семья у деда Тимофея большая, больше половины деревни Михайловки приходятся ему родственниками, что помещика Евпраксина живьем никто не видел, потому что он живет в Москве, как и положено помещику, а в имении никогда не бывал, ибо нечего ему там делать. Цены на соль и на шелк растут год от года, и купцы говорят, что это из-за войны с немцами. Война идет уже третий год и каждую весну проходит рекрутский набор, а в прошлом году еще один набор был осенью. А в Троицком монастыре тоже, говорят, провели внеочередной набор монахов. Несмотря ни на что, жизнь идет своим чередом, молодых мужиков в войско забрали не всех, и ничего интересного, в общем, в мире не происходит.

– А кто на нашей стороне воюет?
– спросил я.
– Англичане, французы?

– Немцы какие-то воюют, - ответил Тимофей.
– Одни немцы за нас, другие против нас, а какие из них кто, простому человеку не разобрать.

– Первая мировая война?
– предположил Усман.

– Вполне может быть. Слушай, дед, а пушки в русской армии есть?

– В войске-то? Есть, а как же, есть пушки.

– А танки?

– А это еще что?

– Повозки такие бронированные с пушками.