Правда варварской Руси
Шрифт:
Переговоры в 1665 г. так и не возобновились. Поляки тянули время, несколько раз переносили сроки. Но на фронтах наступило затишье. И, пользуясь этим, русское правительство установило регулярные почтовые сообщения с Европой. Прежде ямская служба ограничивалась пределами страны, теперь же стали собирать служебную и частную корреспонденцию для отправки в другие государства и раз в неделю отсылать ее на Запад. Мирная обстановка, похоже, действовала разлагающе на некоторых воинов, и произошел бунт в одной из донских частей. Долгоруков его подавил, повесив зачинщика Ивана Разина, старшего брата Стеньки. В некоторых источниках указывается, что имел место всего лишь самовольный уход на Дон, но это вряд ли. Царь и Боярская Дума такой приговор не утвердили бы, поскольку по закону за дезертирство полагался кнут, а за вторичное дезертирство — кнут и убавка жалованья. Очевидно, Разин был осужден за более серьезное преступление: или за то, что
Брюховецкому кое-как удалось разгромить врагов, установить контроль над всем Левобережьем, и в сентябре он, первым из гетманов, нанес визит в Москву. Прибыл со свитой из 300 человек и был обласкан царем. Его пожаловали в бояре, подправили и гетманский титул — он стал зваться уже не гетманом Запорожского Войска, а гетманом Русским. Приехавшие с ним делегаты от казачьей старшины Филиппов, Цесарский, Забелло, Гречанин, Шикеев, Федяненко, Константинов, Романенко, Винтовка, Гамалея и Дворецкий стали думными дворянами. Но чувствовал себя гетман во главе Украины явно неуверенно. Поэтому решил подольститься к Алексею Михайловичу. И делегация привезла «московские статьи», где представители старшины сами же просили несколько ограничить свою автономию.
В них, правда, подтверждались «стародавние казацкие права и вольности», но предлагалось ставить Киевскими митрополитами святителей из Москвы, а, кроме того, «чтоб великий государь пожаловал их, велел малороссийские города со всеми принадлежащими к ним местами принять и с них денежные и всякие доходы собирать в свою государеву казну, и послать в города своих воевод и ратных людей». Вспомним, что по Переяславскому договору налоги собирали сами украинцы, и они шли на содержание казачьего войска. Теперь же Брюховецкий готов был поступиться частью гетманских прав и доходов (которых на самом-то деле разоренная Украина не давала), чтобы его подкрепили военной силой. Но и себя он не забыл. Просил в вечное владение Шепатковскую сотню в Стародубском уезде и бил челом, чтобы государь женил его на представительнице какого-нибудь знатного рода. Конечно, и с хорошим приданым — чтобы пожаловал для жены вотчину около Новгорода-Северского.
Что ж, раз украинцы предложили такие статьи, их приняли. И насчет женитьбы царь не отказал. Брюховецкому сосватали дочь окольничего Дмитрия Долгорукова — племянницу русского главнокомандующего. Выходец из семьи бедного шляхтича получал возможность породниться с Рюриковичами! Хотя и невеста поставила условие — что выйдет замуж лишь при установлении мира и порядка в Малороссии. Покатились пиры и праздники, не обошлось и без казусов. В гостях у Юрия Долгорукова один из новых думных дворян, войсковой писарь Шикеев, крупно перебрал и затеял драку. И вслед за милостями царя испытал на себе его гнев — отправился в ссылку. Сватовство на Руси было делом долгим, так ведь и Брюховецкий не торопился: просил, чтоб его «не отпускали не женя». Поторопила его Украина. На Левобережье вторгся Дорошенко, опять началась смута, и гетману пришлось уехать. Свадьба отложилась на неопределенное время.
В 1666 г. поляки наконец-то согласились прислать делегацию на переговоры. У них положение совсем ухудшилось. Коронные войска рубились с мятежной шляхтой, ее предводитель Любомирский обратился к царю, прося денег и предлагая союз против Яна Казимира. Вмешалась и Франция, решив под шумок посадить на польский трон принца Конде, и часть конфедератов переориентировалась на нее. Но это не понравилось другим державам, для борьбы с французским кандидатом возникла коалиция из Австрии, Швеции и Бранденбурга. Посольский приказ склонялся заключить соглашение с Любомирским, но Ордин-Нащокин убедил царя не делать этого, утверждая, что главное — мир, а подобный альянс затруднит его подписание. В апреле посольство во главе с Ординым-Нащокиным и польская делегация Глебовича съехались в деревне Андрусово на Смоленщине. Русские еще больше сбавили претензии, соглашаясь вернуть Витебск и Полоцк, выплатить 3 млн. руб. компенсации шляхте, теряющей поместья. Однако поляки, как и раньше, толковали о довоенных границах и компенсации в 10 млн. И все же Ордину-Нащокину удалось сдвинуть диалог с мертвой точки — начался размен пленных и было подписано соглашение прекратить боевые действия на время переговоров. А переговоры вести, пока не получится достичь перемирия.
Сдвинулось с мертвой точки и дело Никона. Посланцы царя смогли договориться о приезде патриархов Паисия Александрийского и Макария Антиохийского, а патриархи Константинопольский и Иерусалимский дали им письменные полномочия представлять и их тоже. Но на Украине и Дону шла война, и Паисию с Макарием пришлось ехать кружным путем, через Кавказ и Астрахань. А пока суд да дело, религиозный кризис в России углублялся. Никон додумался до того, что тайно послал жалобу патриарху Константинопольскому. Свалил в кучу все. Писал, как его «притесняли», вынудив оставить престол. Охаивал Монастырский приказ, российских иерархов церкви, а Соборное Уложение называл «проклятой книгой». А уж царю досталось! Указывалось, что он конфисковал часть патриарших имений, что в церковных владениях «берут людей на службу; хлеб, деньги берут немилостиво; весь род христианский отягчили данями сугубо, трегубо и больше». Никон вдобавок еще и подсказывал, что назначением в Киев Мефодия Россия ущемила права Константинопольской патриархии.
Курьера, к счастью, перехватили на Украине, а когда послание прочли в Москве, за головы схватились. Попади подобные жалобы в Стамбул, последствия могли быть непредсказуемыми. В условиях ухудшающихся отношений с турками Константинопольский патриарх, подконтрольный Порте, получал статус судьи не только в церковных вопросах, но и во внутренней политике России! И уж международный скандал в любом случае гарантировался.
Но обозначилась нешуточная опасность и с другой стороны. Еще в 1663 г. царь амнистировал тех, кого сослал Никон — Неронова, Аввакума, Даниила, Досифея, Федора, Лазаря и Епифания. Надеялся, что они окажут поддержку против своего гонителя. Что оказалось грубой ошибкой. До столицы они добирались по-разному, кто год, кто несколько лет, все получили приличные должности — Аввакум стал настоятелем Казанского собора в Москве, Досифей игуменом монастыря Св. Спиридона Покровского и т. д. Но они тут же принялись мутить воду. Умеренные старообрядцы во главе с Нероновым требовали осудить Никона как «еретика» и отменить его новшества. А Аввакум в Сибири много претерпел, в даурской экспедиции потерял двоих сыновей и вернулся озлобленным. Требовал даже перекрещивать «никониан».
Они вербовали сторонников — и возникли первые кружки старообрядцев, куда вошли и представители знати — боярыня Морозова, ее сестра княгиня Урусова, Хованский. Царь пробовал повлиять на раскольников по-хорошему. Посылал для переговоров Родиона Стрешнева, Алмаза Иванова. Предлагал Аввакуму место своего духовника, если признает нововведения. Тот все отвергал, заявлял: «Умру за единый аз» («а» в «Символе веры» — в старой редакции звучало «Рожденна а несотворенна»). Государь и с этим готов был смириться — дескать, мы знаем, что ваши убеждения искренние, что вы ведете подвижническую жизнь, ну и служите себе как привыкли. Но прекратите сеять смуту в народе! Аввакум отвечал, что проповедовать слово Божье ему никто запретить не может. Наконец, расколоучители собрали свой «собор», где постановили «никоновского» крещения не признавать, не признавать и церкви, икон, богослужения, отрицать всех святителей, поставленных во время Никона, и само священство на Руси объявить прекратившимся.
Тут уж вся Москва возмутилась, даже многие из тех, кто сперва склонился на сторону старообрядцев. Получалось, всех их в нехристи произвели и из церкви извергли! Правительство тоже забило тревогу. Ждать приезда патриархов обстановка не позволяла, и в мае 1666 г. был созван церковный собор. Староверов представляли вятский епископ Александр, архимандрит Антоний, игумены Феоктист, Досифей и Сергий и делегация монахов и иереев. Но вопросы на собор были вынесены грамотно. Признать ли греческих патриархов православными? Признать ли православными греческие книги, употребляемые этими патриархами? В такой редакции собор ответил утвердительно. А отсюда вытекал и ответ на третий вопрос: признать ли правильными решения собора 1654 г., принявшего эти книги и греческие нововведения? Подавляющее большинство сказало «да». И собор постановил, что новшества Никона вовсе не «еретичество», а как раз и есть восстановление «древлего благочестия». После принятия такого решения основная часть лидеров старообрядчества — епископ Александр, Неронов, Серапион, Никита, Салтыков, Потемкин, все игумены, раскаялись и признали реформы. Все они были прощены, остались при своих должностях. Отказались признать решения лишь четверо — Аввакум, Федор, Лазарь и Епифаний. Их предали проклятию, расстригли и отправили в монастырь Св. Николая на Угреше.
Осложнил обстановку в стране и мятеж казака Василия Уса. Хотя взбунтовался-то он не против царя, а против донских атаманский властей. Самовольно набрал удальцов и пошел в Москву наниматься на службу. Они остановились у Тулы и послали царю челобитную. Правительству дополнительные военные силы не требовались, и казакам ответили, чтобы они возвращались на Дон. Но Ус остался на месте, «самоснабжаясь» за счет населения, в лагере шли гулянки, и атаман объявлял, что принимает в свое «войско» всех желающих. К нему стекались бродяги, вольница, помещичьи крестьяне. А с Дона, узнав о веселом житье-бытье под Тулой, подтягивались другие добровольцы. Ширились грабежи. Правительство более решительно потребовало от казаков выдать беглых и идти по домам. Ус опять проигнорировал. Тогда из Москвы выступил отряд Юрия Барятинского. Драться против своих донцы не были настроены — они же «в службу» стремились. И ушли обратно. Но и беглых с собой увели.