Правдивая ложь
Шрифт:
Всех ожидает одна и та же ночь…
А в это время крестоносцы столкнулись с более страшным врагом, чем даже сила и хитрость мусульман. Палящее беспощадное африканское солнце, отсутствие качественной пищи и свежей воды стали причиной страшной эпидемии, которая теперь косила ряды доблестных воинов. Болезнь не щадила никого: ни бедных, ни богатых, ни знатных господ, ни простолюдинов.
В начале августа одним из самых первых в лагере, умер второй сын Людовика, Иоанн Тристан. Измученный нелегкими походными условиями, Тристан буквально сгорел за два дня. Вслед за ним один за другим жертвами страшной болезни стали графы Вандомские, де ла Марш и Монморанси…
С каждым днем жертв кишечной лихорадки становилось все больше и больше. Люди умирали не от ран на поле боя, а от острой боли в животе, озноба и сильного жара. Потрескавшимися губами они проклинали
А жара не только не спадала, а, наоборот, усиливалась, не давая бедным людям ни дня передышки. Воспользовавшись неприспособленностью европейцев к здешним погодным условиям и разразившейся в лагере эпидемией, мусульмане с каждым разом совершали все более решительные набеги. Теперь они уже не дожидались ночи, а нападали средь бела дня. Но мужество людей, в жилах которых текла кровь великих завоевателей, пока не было сломлено. Более того, желая поскорее вырваться из этого гиблого места, они жаждали сражений. Но Людовик, ожидавший Карла Сицилийского с его войском, все медлил. Поэтому крестоносцам ничего не оставалось, как только отбивать набеги сарацинов… и терпеливо ждать. Однако, когда через несколько дней после смерти сына короля, умер епископ Рудольф из Альбано, сопровождавший крестоносцев папский легат, по лагерю пронесся слух о каре небесной: Господь якобы наказывает их за промедление и излишнюю осторожность.
После смерти епископа эпидемия кишечной лихорадки или, как ее называли сами крестоносцы, чумы, начала набирать обороты. Люди теперь умирали десятками. Возможности хоронить каждого умершего в отдельности не было, и трупы начали просто сваливать в общие ямы. Все это выглядело так удручающе и мрачно, что неудивительно, что настроение и дисциплина в лагере с каждым днем становились все хуже и хуже. Благочестивый король, верный своему долгу, невзирая на запреты и протесты лекаря, все эти дни был рядом со своими подданными и всячески старался поднять боевой дух крестоносцев. Но вскоре случилась новая беда. Несмотря на все меры предосторожности, Людовик заболел сам. Даже до начала похода физическая немощь короля была так велика, что он не мог самостоятельно сесть на лошадь и ехать верхом, так что многие из его приближенных пытались отговорить его от принятия креста. Суровые условия похода и жизни в лагере, бесконечная жара, а далее – смерть сына и людей из ближайшего окружения нанесли непоправимый вред его здоровью, окончательно подорвав его. Только взглянув на состояние короля, нетрудно было предположить исход его болезни, которая к тому же стремительно прогрессировала. Король чувствовал жар в теле и сильную ноющую боль в животе при общей слабости. Жирард, который любил Людовика, как родного отца, был безутешен. Все дни напролет он не отходил от короля, всячески ухаживая за ним, подбадривая и опекая. Монарх с благодарностью принимал заботу названого сына, но, увы, все усилия, направленные на спасение его жизни, оказались тщетными. Ослабевший король через несколько дней после начала болезни сам почувствовал приближение смерти. Он попросил положить его на ложе и позвать священника. Затем, зная, что накануне Филипп слег с приступом малярии, осложненной признаками той же болезни, что и у него, король попросил Жирарда написать под диктовку письмо с наказом своему сыну и наследнику. Это было мудрое, доброе и теплое послание. В нем содержались не только наставления и увещевания, но и были выражены отцовские чувства, которые никогда так явно не выказывались королем в прошлом. Повелев неустанно соблюдать все его указания, король дрожащей рукой подписал послание в присутствии многочисленных свидетелей, после чего приказал всем уйти, кроме Жирарда и священника.
– Сир, не надо отчаиваться, – с теплотой в голосе обратился Жирард к королю, глядя на его бледное лицо.
– Мой мальчик, – слегка улыбнулся Людовик, – мы знаем, как ты нас любишь и как ты нам предан. И надеемся, что, невзирая на постоянные противоречия между тобой и нашим сыном Филиппом, ты будешь так же верен и предан ему, и будешь так же почитать его, как и нас.
– Конечно, ваше Величество, – склонив голову в знак почтения, ответил Жирард. – Ваша воля для меня – закон.
– Подойди к нам, мой дорогой сын, – еле слышно произнес Людовик, чуть шевеля пересохшими губами.
Когда граф де Сен-Мор подошел к ложу, король взял его за руку и сказал:
– Мы сдержали данное твоему отцу слово и воспитали тебя, как своего сына. Ты достойный и храбрый рыцарь с добрым, открытым сердцем. Ты обладаешь теми качествами, которых, увы, при всей моей любви к Филиппу, у него нет. Возможно, став королем, он обретет их и познает веру и истину. Тщеславие сменится мудростью, а алчность и непомерные требования – рассудительностью. У него благородное, доброе сердце, но он пока мало прислушивается к его голосу. Пообещай нам, что будешь помогать ему в постижении себя.
– Обещаю, – вновь поклонился Жирард. – Хотя вы знаете, что это будет нелегко.
– Мы верим в тебя, мое дорогое дитя, – слабым движением Людовик пожал руку графа. – Филиппу нужно время, чтобы понять себя и разобраться в людях. Все дело в ревности, но мы уверены: когда-нибудь вы станете друзьями.
Сказав это, король в изнеможении закрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу, а по телу пробежала дрожь.
– Ему необходимо причаститься, – проговорил священник. – Граф, оставьте нас!
Жирард хотел уже покинуть шатер, но Людовик открыл глаза и приподнял голову.
– Мой дорогой Жирард, – позвал король своего любимца. – Где ты? Подойди к нам!
Граф мгновенно вернулся и вопросительно посмотрел на Людовика. Тот жестом подозвал священника и тихим голосом приказал принести его любимую шкатулку. Когда ее подали, Людовик достал оттуда маленький кожаный мешочек и протянул его Жирарду. Граф взял его и с благодарностью поцеловал морщинистую руку названого отца.
– Возьми, мой мальчик, эту вещь. Эту диковинную жемчужину мы хранили более сорока лет. Она сослужила нам добрую службу, укрепив нашу веру, когда открыла свою сущность. Жемчужина эта – символ души, а твоя душа чиста и непорочна. Храни и береги ее.
– О, сир, я не могу, – смутился Жирард. – Мне вполне достаточно вашей любви и доброго отношения.
– Бери, – настаивал король. – Это наш подарок к свадьбе. Передай его своей супруге. Уверен, это самая замечательная девушка во всем королевстве. Другую бы ты и не выбрал. Храните жемчужину и помните о нас. Прощай!
Людовик, изнуренный болезнью и разговором, откинул голову и потерял сознание.
– Граф, вам необходимо отдохнуть, – сказал священник, глядя на осунувшееся лицо Жирарда, не спавшего уже почти трое суток.
– Я не могу оставить короля, – возразил Жирард.
– Это уже семейное дело, граф, – ответил священник. – Король вряд ли доживет до утра.
– Тогда я позову Пьера и Филиппа.
– Идите, сын мой. Да благословит вас Господь, – осенив его крестным знамением, отозвался священник.
Удрученный печальным прогнозом, Жирард выполнил просьбу священника. Сыновья Людовика, несмотря на недомогание, поспешили в шатер отца, а Жирард с тяжелым сердцем направился к своей палатке. Не снимая одеяний, он прилег на ложе и задумался. Хотя он сильно устал, но тревожные, тягостные мысли не давали ему заснуть. Что теперь будет? Как долго продлится поход? Что предпримет Филипп? Завершит ли он дело отца? И каким образом теперь будут складываться его и без того сложные отношения с новым королем? Но эти мысли не так уж сильно тревожили графа. В конце концов, Филипп и Жирард, хотя и постоянно враждовали между собой, всегда были сходны в основном: они одинаково любили Францию и оба были готовы отдать жизни за истинную веру. Больше его тревожило отсутствие герцога де Карруаза со своим войском. Почему он так и не присоединился к ним? Что такого могло произойти в замке, что заставило бы герцога, верного подданного короля, изменить данному слову? Лежа в шатре, граф размышлял: узнает ли он когда-нибудь ответ на этот вопрос или его поразит болезнь, как и многих других, и он закончит свои дни в этой недружелюбной пустыне?
Возможно, если бы граф де Сен-Мор был провидцем, он ужаснулся бы, узнав, какие суровые испытания ждут его впереди, но то ли к счастью, то ли к несчастью, Жирард был обычным человеком, а простым смертным будущее неведомо. Поэтому, немного успокоившись и убедив себя в том, что герцога задержали либо погода, либо сложности, связанные с необходимостью переправить войска через море, он задремал…
Сколько Жирард проспал, он не знал. Но внезапно какой-то внутренний толчок заставил его проснуться и открыть глаза. Он встал и вышел из палатки. Был предрассветный час. На необъятном черном небе виднелись огромные звезды. Казалось, они находятся так близко, что стоит немного подняться ввысь, и они тут же окажутся на ладони. На востоке небо уже окрасилось в розовый цвет, а над самым горизонтом сияла великолепная утренняя звезда. Взглянув на шатер короля, Жирард заметил какое-то движение и поспешил туда. Но он не был единственным, кто торопился к шатру. Многие, услышав о тяжелом состоянии короля, пожелали узнать новости из первых рук. Жирард едва успел протолкнуться к входу, как полы шатра приподнялись, и оттуда вышли священник и сопровождавшие его сыновья Людовика, Пьер и Филипп. Вскинув руки вверх, священник произнес: