Правдивый ложью
Шрифт:
«Вот оно, – понял я. – Все-таки был там этот самый Иван Шуйский, которого Бохин обозвал почему-то Пуговкой. Или я тороплюсь?»
– …а в столы смотрели и сказывали [29] стольники. В большой стол [30] сказывал стольник князь Михайло Васильевич Шуйской-Скопин…
«Неужто тот самый? – удивился я. – Уж его-то точно надо выкидывать из подозреваемых, хотя вообще-то он ведь тоже Шуйский, хоть и Скопин. Значит, родич, только неизвестно кем доводится этим, что без приставки.
29
Смотрели в столы – разносили блюда между гостями от имени царя, при этом во всеуслышание обращаясь к каждому гостю, что его жалует государь, отсюда и «сказывали».
30
Большой стол – стол, за которым сидел царь. Гостевые столы назывались кривыми.
– …а в кривой стол сказывал стольник князь Андрей Иванович Хованской. А потчевать посла опосля ездил на посольской двор князь… – меж тем бойко продолжал цитировать Еловик.
– Значит, так, – оборвал я его на полуслове. – У меня память не такая, как у тебя, потому я и половины не припомню, так что напишешь мне все на листе и принесешь на… Никитскую. Знаешь, где там мое подворье?
– А как же. И подворье ведомо, и про Домнино с Климянтино, и про Ольховку, и про Кологрив, – отбарабанил он названия всех моих поместий. – Сколь четей земли да душ людских сказывать? – Пояснив: – Я ить не так давно тута, всего четыре месяца, а допрежь в Поместном приказе службишку нес, потому и памятаю про вотчины и поместья.
«Ну ничего себе! – вновь восхитился я. – Не-эт, с такой памятью ни в Поместном, ни в Разрядном приказе штаны протирать тебе, орел, ни к чему. Мне ты больше нужен. Куда и зачем, пока сам не знаю, но нужен». Но от дальнейшей проверки паренька-феномена отказался:
– Про души и чети в моих вотчинах не надо, без того верю. Пока обойдемся пропавшей сказкой. Завтра жду у себя.
– Я прямо враз опосля заутрени, – заверил Яхонтов.
– Нет уж, рановато, – поправил я. – Мне бы попозже.
Подьячий с опаской покосился на крыльцо:
– Позжее токмо к обедне, уж больно Витовтов строг.
– Дьяка боишься? – понял я. – Так ведь это дело поправимое. Переходи ко мне на службу, и вся недолга. Мне такие, как ты, нужны, так что не обижу.
Еловик замялся.
– Мне тута о прошлый год деньгу прибавили, – медленно произнес он. – Ныне в год двенадцать рублев положили, да еще, почитай, столько же праздничных [31] денег уплатят. – И заметил с гордостью: – Эдакую деньгу ни одному подьячему не посулили. Беда токмо, что лета у меня уж больно малые, но ежели далее послужу по чести, так, глядишь, летов чрез десяток…
31
В большие праздники и царские дни, от семи до десяти раз в год служащие приказов получали так называемые «праздничные» деньги, что в совокупности иногда достигало размеров годового жалованья.
– Насчет праздничных денег не обещаю, – решительно заявил я, – поскольку у меня иная привычка – одаривать только за отличие в службе. Как потопаешь, так и полопаешь. Зато на малые лета не гляжу и годовой оклад тебе сразу положу двадцать рублей. Хватит ли для начала?
Он радостно заулыбался, закивал, но потом вспомнил:
– А те двадцать, кои ты…
– Их, само собой, получишь, – успокоил я его и, услышав первый удар колокола – к вечерне, не иначе – заторопился. – Ступай да скажи дьяку своему, что тебя князь к себе забрал, а завтра жду на подворье со списком.
Теперь Никодим. Заждался небось.
Впрочем, раньше появляться мне не стоило. Поспел как раз вовремя, даже пришлось немного подождать, пока монах допишет.
Ох и почерк у него…
Буковки вкривь и вкось, слова друг от дружки не отделены, знаки препинания… О них он вообще не слыхал, включая точки. Хорошо хоть изредка встречались в тексте заглавные буквы – только по ним и понимал, что начинается новое предложение. Как он с таким почерком ухитрился дойти до завхоза – кажется, келарь означает именно это, – убей, не пойму!
Уже на середине первого листа мое терпение лопнуло окончательно, и я велел ему самому зачитывать текст.
Кстати, читал он так же, как и писал – то есть невнятно, путаясь и запинаясь, будто не его рука выводила эти загогулины.
До конца слушать не стал – очень уж красочными оказались подробности.
Нет, для Дмитрия самое то: угроза оглашения такого позора – это что-то с чем-то. Думается, будущий государь пойдет на очень многое, чтобы его избежать, но слушать про «розовое мяконькое тельце» и прочее было отвратно, так что я прервал его на середине.
– Убедился уже, что раскаиваешься, – хмуро пояснил я и махнул рукой, чтоб проваливал.
– В монастырь? – боязливо уточнил он.
– А куда же еще? – удивился я. – Конечно, туда.
Была у меня мыслишка, чтоб заставить его переписать свое раскаяние еще пару раз набело – сохранить один экземпляр не помешало бы. Но, чуть подумав, я решил отказаться. Одно дело припугнуть Дмитрия оглаской позора, а другое – и вправду предать эту дрянь публичному оглашению.
Все равно я на это никогда не пойду, так что зачем.
И вообще, для меня куда легче и проще взять в руки арбалет, засапожник или саблю – это гораздо честнее.
Дмитрий, конечно, поступил по-свински с Годуновыми и свое обещание, данное мне, нарушил, а с волками жить – по-волчьи выть, но ведь с волками, а не со свиньями. Выть я смогу, а хрюкать все равно не стану, поэтому пусть Никодим отправляется обратно.
– Теперь сиди и жди, что там царь-батюшка надумает, – мрачно добавил я. – Коль выйдет у меня унять его гнев, может и простить.
– А выйдет? – тоскливо осведомился он.
– Боюсь, навряд ли, – сокрушенно заметил я. – Уж очень он горяч да неистов. Потом-то, когда отведет на тебе душеньку да потерзает всласть, непременно покается и, ежели ты к тому времени жив будешь, может и простить.
– Ежели жив? – всхлипнул Никодим.
– Ну да, – подтвердил я. – А если нет, может, и свечку за упокой твоей грешной души поставит. Ты отца Кирилла с отцом Мефодием помнишь?
Монах быстро-быстро закивал, не в силах произнести ни слова.