Правдивый ложью
Шрифт:
Я и тут в дядьку уродился.
Нет, если как следует прищуриться, то бишь пару-тройку дней внимательно послушать того же Баруха, вникая в суть, – думается, освою, вот только снова все упирается в нехватку времени. Как-нибудь потом – обязательно, но сейчас…
Однако и выказывать себя стоеросовой дубиной в присутствии собственного ратника, который – вот удивительно – вроде бы частично понимал Баруха, не хотелось. Потому пришлось изображать компетентного человека, которому все эти обязательства, векселя и взаиморасчеты – семечки.
Но терпения хватило ненадолго, поэтому к исходу пятой минуты я перебил купца, использовав тот же прием, что и во Пскове:
– Ты уж прости, почтенный Барух бен Ицхак, но я и без пояснений испытываю к тебе глубочайшее доверие, о чем уже как-то имел удовольствие сообщить, а потому давай ограничимся кратким итогом. В настоящее время где мне получить по бумагам эти деньги?
– Три тысячи у меня, но они уже привезены на твое подворье, – начал купец, но был вновь перебит нетерпеливым Емелей:
– Мы сами считали по весу, а опосля опечатали, так что без обману…
Барух поморщился, с упреком глядя на торопыгу, но продолжил:
– Остальные сорок в Русской компании. Представляющий ее в Москве Джордж Гафт осведомлен о выплате и готов в любой день и час выдать означенную сумму либо самому князю Мак-Альпину, либо любому иному лицу. Разумеется, во втором случае при наличии соответствующих доверительных бумаг.
И куда мне девать столько денег? Разве что на Казенный двор, но там на них быстренько наложит лапу Дмитрий. Нет уж, мы как-нибудь сами управимся.
– А они могут пока храниться у англичан?
– Разумеется, – подтвердил Барух. – Более того, я на всякий случай сразу предусмотрительно оговорил это, и они обязались выплачивать по одной московке с рубля за каждый полный месяц хранения. Теперь надлежит лишь все оформить должным образом, чтобы не возникло заминок с выплатой денег вами в Речи Посполитой.
– А зачем? – удивился я. – Вот же Емеля. Он на днях отправится обратно и распорядится, чтобы деньги из «Золотого колеса» отдали тебе, а уж ты сам раздавай их представителям этой компании или кому хочешь.
Барух вздохнул, глядя на меня как на несмышленыша, и принялся пояснять зачем.
Словом, пришлось заняться составлением бумаг, с которыми мы, правда, управились быстро. Засвидетельствовали мою подпись все трое – Емеля и оба охранника, после чего купец безмолвно уставился на Емелю, и тот, послушно кивнув, вышел.
Дождавшись, пока за ним закроется дверь, Барух повернулся ко мне:
– Я полагаю, что твое обещание о предоставлении беспошлинной торговли в силе?
– Обижаешь… – укоризненно протянул я.
– Я понимаю, что сейчас твое положение, равно как и положение достопочтенного Федора Борисовича Годунова, слишком туманно и зыбко, но все-таки хотелось бы услышать хотя бы приблизительно, когда это случится.
– Примерно через год, – медленно произнес я, но, заметив легкую тень неудовольствия, пробежавшую по лицу Баруха, – не сумел сдержаться купец, добавил: – Я приложу все усилия, чтобы это произошло гораздо раньше, но, как ты сам сказал, сейчас у нас все слишком туманно и зыбко, а потому…
Барух вновь оглянулся на дверь и, понизив голос, спросил:
– А долги Дмитрия, если он окажется не в состоянии их выплатить, мне будут возвращены?
Я невольно усмехнулся.
Нет чтобы сказать напрямую: «Если нынешнего государя грохнут и на престол сядет Годунов, отдаст ли он деньги?» Вроде у меня тут ни к чему опасаться чужих ушей, но все равно осторожничает купец.
Однако тот мою усмешку истолковал превратно, даже побледнел от испуга. Пришлось поспешить успокоить и заверить, что все деньги в размере тридцати тысяч плюс немалые проценты будут выплачены сполна.
Честно говоря, платить еще и за этого гаврика – перебор, хотя, с другой стороны, кто бы ни был плательщиком, а отдавать их в любом случае будут из царской казны.
– И еще одно, – заметил купец. – Насколько мне стало известно, Джордж Гафт завтра вместе с английским послом Томасом Смитом собирается самолично навестить Годунова, дабы испросить новые льготы для Русской компании.
– Он, очевидно, не знает, что завтра у царевича перезахоронение тела его отца, царя Бориса Федоровича, – вовремя припомнилось мне.
– Думается, что он знает это, – не согласился Барух. – Он вообще многое что знает – его доверенные люди из компании имеют весьма обширную сеть агентов. Более того, он даже заранее узнал, что царевича собираются… – И замялся.
– Даже так? – протянул я, задумчиво вертя на пальце перстень с геммой, подаренный мне за Стражу Верных еще Борисом Федоровичем. Рдеющий в углублении на густо-красном камне – уж не знаю, рубин это или лал – двуглавый орел, мирно сложивший крылья, чуточку отливал фиолетом. – А это точно? – Я постучал по его клюву.
Орел промолчал, а купец пожал плечами.
– В этом мире вообще ничему нельзя верить полностью, но мне так кажется… Иначе зачем бы Смит, как сообщил мне… – Он замялся и после паузы уклончиво сказал: – Одно доверенное лицо… наутро того дня заторопился со своим отъездом? Объяснение только одно: он решил как можно быстрее сообщить королю Якову важную новость об убийстве царевича.
– Но не уехал. – Я погладил сложенное орлиное крыло.
– Не уехал, потому что Федор Борисович остался жив, и Смит, по всей видимости, решил выждать и посмотреть, чем все закончится. Это же… лицо сообщило мне об их завтрашнем визите. Полагаю, что они сознательно выбрали именно этот день. Печаль расслабляет, следовательно, легче всего будет добиться согласия на новые льготы.