Правила игры без правил (сборник)
Шрифт:
И отключилась.
Апоян поднялся с места и вопросительно посмотрел на меня.
— Просмотрю еще раз сегодняшнюю запись, — сказал Саркис, — где-то здесь материалы по онкоцентру.
— Вот они. А я немного прогуляюсь по смотровой.
К лифтам мы шли молча. Когда я приму решение, он узнает первым. Но не сейчас. Торопиться нельзя. Сам ничего пока не знаю.
Саркис попрощался и вышел на своем этаже.
На смотровой никого не было. Обычно в это время свободной скамейки не найдешь, парочки со всего здания ждут полночного фейерверка над Домом Театров, воркуют
Пора принимать решение. Конечно, один раз за все время управительства я имею право на крайнюю меру, то есть могу объявить референдум, минуя Совет. Но если «дар» будет отвергнут, не станет ли это насилием здорового большинства над больным меньшинством? Вполне возможно, что объединенный разум человечества брезгливо плюнет на замаранный кровью и подлостью «дар». Это так красиво, эффектно — взять и отказаться! И вполне в духе Конкордата. Совет, если я не решусь и передам ему дело, может тоже отвергнуть. Принципы, конечно, не дороже людей, но кто знает, сколько найдется в Совете красноречивых управителей, решивших выдвинуть свою кандидатуру на второй срок?
Принять «дар», ввести программу в фармацевтические синтезаторы и напомнить всем почти забытое «победителей не судят» — девиз подонков и вождей. Снова воскреснут глубоко затаенные амбиции, и кто-то очередной возьмется за скальпель или разрядник с самыми благими намерениями.
Скудный выбор: либо этическая ретардация, шаг назад, торможение, либо же насилие, чреватое непредсказуемым кризисом. Интересно, не возникнет ли тупик из-за моего благого намерения принять всю полноту ответственности, не делясь ею ни с кем?
Слишком долго и слишком успешно я подавлял эмоции при решении важных вопросов — это, кстати, тоже одно из установлений Конкордата. Но не есть ли этика без эмоций — извращение? Крамольные мысли, неподобающие управителю, но я видел их лица, видел глаза больных…
Есть варианты сомнительных решений. Например, код- рецепт вводится в систему, лекарство синтезируется, но каждый, кто захочет воспользоваться им, должен обязательно ознакомиться в общих чертах с делом Чермеца. Знать, какой ценой оно досталось. Потом решать, вправе ли он пользоваться им.
Но это вариант для дураков. Я знаю, что такое психика больного человека, что такое страдания сына, когда на его руках умирает неизлечимо больной отец. Да кто больных спрашивать-то будет? Врач пропишет, больной примет — и весь разговор! Может, потом, после выздоровления, рассказать о том, как получено лекарство, as это, в свою очередь, вызовет такой мощный этический потенциал, что вполне можно пренебречь риском появления пары-тройки новых авантюристов.
Разумеется, я прекрасно понимал, что все эти рассуждения просто оттягивают время. Решение было мной принято, когда я увидел их лица, и грех на мне, что я не успел остановить Матиаса, а Матиас не остановил Холлуэя.
Решение принято, и да будет так! Но одна мысль ехидно копошилась в голове, и не было у меня ответа: ну почему эти мерзавцы сами не ввели программу? Неужели у них были и другие намерения, более коварные? Черт, если бы несчастный Холлуэй успел задействовать синтезаторы, у меня сейчас не ломило бы так в затылке.
Над Домом Театров беззвучно и высоко поднялись разноцветные огни.
5
Мимо скамейки прошелестел манипулятор, убирая обрывки, щепки, мелкий мусор. В листве над головой захлопали крылья, с дерева снялась птица и перелетела через оранжерею. Из полутьмы выдвинулась моечная машина, подкатила к стеклу и пошла по периметру, оставляя за собой быстро сохнущий след.
«Надо непременно навестить Бомаров, — подумал я. — Сколько лет прошло! Пухляш может обидеться. Хотя не могу представить себе Пухляша, обиженного на кого-либо. Интересно, цел ли штурвал на чердаке их дома? По семейным преданиям, его привез некто Клеман Бомар, плававший чуть ли не с самим Морганом или еще с кем-то из знаменитых пиратов».
Я убегал к Бомарам, спасаясь от удушливой заботы мамы Клары. Она дрожала надо мной, будь ее воля, заперла бы навсегда в доме. Естественно, я тяготился этим, бунтовал, сбегал при удобном случае к Бомарам, а потом мы с Пухляшом топали на ферму Ганко. Эдда выносила нам бутерброды, и мы втроем шли на пруд или к скалам.
Много лет спустя, после смерти отца и гибели мамы Клары в авиакатастрофе, я перебирал бумаги, письма, счета — фамильный архив, и наткнулся на заклеенный пакет с грифом генконтроля, почему-то оказавшийся между страницами книги расходов за сорок шестой год. Вскрыл — и тогда мне все стало ясно: и причины истерической заботы мамы Клары, и непонятная уступчивость отца, человека сурового и прямого.
Поздно. Пора спать. Завтра меня ждут мелкие заботы — прелюдия большого скандала. Может, разрубить узел и прямо сейчас ввести программу в «Медглоуб» со своего терминала. Но странно, почему, почему Холлуэй не воспользовался своим? Не смог или не захотел? Неужели он вырвал диск прямо из рук Матиаса и, не соображая ничего, рванулся в Центр? Непонятно…
В коридоре лампы светили через одну. Все равно после темноты смотровой свет неприятно резал глаза. Что-то неладно в последнее время со зрением, стоит немного понервничать, как перепады освещения отзываются болью в темени.
У входа в кабинет я замер и с недоумением прислушался: сбоку от двери пробивалась тонкая световая черта, а изнутри доносились приглушенные звуки ударов металла о металл. Между тем, уходя, я выключил свет и не помню, чтобы оставлял включенным новостной канал.
Дверь отошла беззвучно, и я вошел.
Сейф был распахнут, а содержимое валялось на полу бесформенной кучей: бумаги, карточки допусков, и все такие… В нутро сейфа по пояс влез человек в спортивном облегающем костюме. Он и гремел внутри, пытаясь, очевидно, открыть внутренний бокс. Бессмысленное занятие. Да и что он там искал — наличные деньги? Глупо!
И тут же я узнал потрошителя сейфа. Впрочем, трудно было не узнать. Вот он обернулся на мое покашливание, и я увидел его круглое лицо с очками на толстом носу, щетинистые усы…