Правила игры без правил (сборник)
Шрифт:
В десятилетнем возрасте у детей обострилось критическое осмысление мира. Ничего на веру не принимается, аксиомы и авторитеты пробуются на зуб, идет вторая волна вопросов. И среди них многократно и в самых забавных вариациях: неужели Учителю так трудно за всю свою жизнь воспитать только десять человек?
Рано или поздно задается этот вопрос. Потом еще и еще раз. Главное, почувствовать момент, когда наступила пора рассказа об учителях. Почему ими гордится человечество, какая лежит на них чудовищная ответственность за все
С этого начинается введение к курсу Истории Разума и продолжается до самого конца. В это же время Учитель начинает приглядываться к своим ученикам, чтобы за оставшиеся до выпуска годы успеть подготовить Первого и Второго, возможных кандидатов в учителя. Сколько их отсеялось, а сколько отвели себя сами! Это не делало чести их Учителю, но это было честно. Учитель — не разработчик, не мастер и даже не мотиватор. Он не имеет права ошибаться. Если ошибся — не Учитель! Как я…
Из-за пустяковой, возможно, ошибки такой позорный финал! Нет, у нас не бывает пустяковых ошибок, любая ошибка — конец! Но где, когда? Вывернуть Вселенную наизнанку, пустить время вспять, секунда за секундой просмотреть все сначала, найти неправедное слово, неверное действие…
Кончено, бывший!.. Теперь уже просто — учитель. Сколько «бывших» наберется на наш век? Пять или шесть, хоть отсчет веди! «Это был восьмой год от провала бывшего Учителя Шамиссо», — скажут историки, а курсанты будут понимающе кивать. Позорная точка отсчета!
И бедной усеченной Десятке переломан хребет бережным, неназойливым вниманием. Вежливые просьбы о внеочередном контрольном замере, мало ли что всплывет еще! Долгие месяцы, если не годы, будет восстанавливаться спокойная уверенность в себе. Бедный Мурад…
Закат на Багряной красив. Горизонт расслаивается на синие и красные полосы, медленно наливается фиолетовым небо, а в нем время от времени расцветают стрельчатые цветы метеорных дождей.
Перенося ящик из соседнего помещения, я задел боком терминальный выступ стола и чуть не выронил груз. Подхватывая его, случайно задел скобу фиксатора. И, разумеется, скоба осталась дурацким кольцом на моем пальце, а ящик немедленно распался на тонкие полоски. На пол со стуком посыпались видеоблоки, у некоторых отвалились крышки, и тонкие радужные диски разлетелись по комнате. Я постоял над безобразной кучей, затем махнул рукой и сел прямо на линопласт, посреди развала, собирая блоки по годам и разглядывая пометки на дисках.
С видеоблоками я возился долго и отсидел ногу. Чтобы размяться, решил пройтись, обойти территорию.
Снаружи было не очень темно, что-то вроде земных сумерек. Но темнее здесь не бывает.
Под окном зарылся в мох по самый клюв шар-цыпленок. Мне показалось, что он стал чуть больше. Может, это другой цыпленок? Хотя нет, вот темное пятнышко на клюве.
Я пошел по тропинке к кубу синтезатора, от него к реактору, хотел спуститься к реке, но посмотрел на часы и передумал.
Сегодня я надел часы. Сегодня день связи.
Код вызова я оставил только Лизе. Потом, когда-нибудь, я попрошу ее дать код Десятке… вернее — девятке.
За семь минут до связи я был уже за столом. Перевел дыхание, быстро сварил кофе и успел сделать несколько глотков.
Сигнал вызова я заглушил до предела и поэтому его не услышал. Вспыхнул экран, на нем появился юноша с эмблемой прямой связи на рукаве.
— Здравствуйте, — сказал он и замялся. На секунду, не больше. — Вы просили связь на полчаса. Если вам понадобится, можно будет продлить.
— Спасибо, думаю, что не понадобится, — ответил я совершенно искренне.
Каждая секунда прямой связи съедала уйму энергии, а я и так вечный должник.
Юноша исчез. На экране возникла Лиза. Она крепко зажмурила глаза и причмокнула. Наше приветствие.
— Я долго думала, что тебе сказать вначале, но ничего лучше «ну, как ты?» не придумала. Спросить?
— Спроси.
— Ну, как ты?
— Как видишь! — Я бодро выпятил грудь и для убедительности стукнул по ней кулаком.
— А ты не поседел…
— Не поседел или даже не поседел? — переспросил я и тут же мысленно обругал себя — и сейчас не смог удержаться. Ну почему каждый разговор с ней начинается и кончается выяснением, кто и что имел в виду и почему имел… Куда деваются чуткость, такт и понимание? Почему исчезает почти рефлекторное умение вести отменную беседу почти с любым собеседником? Очевидно, она не входила в эту когорту «почти любых». Или я выпадал из нее.
Лиза не ответила на мой вопрос. Она разглядывала меня, потом вдруг улыбнулась.
— Если бы не мать, я бы приехала к тебе.
— Как ее здоровье?
— Все так же. Не лучше и не хуже. Пробуем клеточные стимуляторы. Ходить еще не может.
— Передавай от меня поклон. Впрочем, но надо.
— Да, лучше не надо. Обещают за полгода поставить ее на ноги.
— Но тебе придется долго за ней присматривать.
Она опустила голову и поджала губы.
— Я все понимаю, — наконец сказала она. — Я начала седеть.
— Вот глупости! — ответил я. — При чем здесь это?
Несколько секунд она смотрела мне в глаза, потом вдруг всхлипнула.
— Только сейчас я поняла, какие мы были… Все равно ты от меня никуда не денешься!
«Денусь», — подумал я.
— Ты же понимаешь… — Я развел руками. — Мне… ты…
— Я все понимаю. Как только поправится мать… — Она снова всхлипнула и исчезла.
Юноша с эмблемой прямой связи выглядел растерянным.
— Ваш собеседник отключил линию. Если терминал неисправен…
— Все в порядке! — Я потряс ладонью для убедительности.