Правила одиночества
Шрифт:
Другой солдат, дагестанец Атциев, поступил иначе. Он, находясь на посту в автопарке, воткнул автомат штыком в землю и скинул штаны. В этой позе его застукал начальник штаба. Кстати, к обоим этим случаям начальство отнеслось снисходительно.
Чаще всего Исламу приходилось стоять на посту № 4. Там находилась спецтехника. Через дорогу, в пятидесяти метрах, была расположена пекарня. Запах свежеиспеченного хлеба и на сытого человека действует определенным образом, но влияние его на полуголодного солдата было вовсе одуряющим — иначе говоря, пытка совершалась и голодом, и холодом.
Тем не менее, на этом посту произошел случай, о котором Ислам всегда вспоминал с улыбкой благодарности. К территории примыкал забор частного двухэтажного дома. Дело было ранней весной, как-то дежурство Ислама пришлось на праздник Пасхи. Грузины
В доме хлопнула дверь, на освещенной открытой веранде показалась девушка. Через некоторое время вернулась в дом, бросив взгляд на Ислама. В свете фонаря, висевшего на телеграфном столбе, его фигура была хорошо видна сверху. Минут через десять она вновь появилась, накинув на голову дождевик, спустилась вниз и приблизилась к изгороди. В руках у нее был какой-то сверток. «Солдат, — позвала она, — модияк [30] ». Здесь надобно пояснить, что по уставу караульный не должен вступать в разговор ни с кем, кроме непосредственного начальника караула, разводящего или лица, знающего пароль. Со всеми остальными общение сводится к словам типа «стой», «кто идет?», «пароль» и т. д. Но, понятное дело, с грузинской девушкой он так поступить не мог. «Модияк, модияк», — повторяла она заговорщицки и нетерпеливо. Ислам огляделся, поправил лямку автомата и подошел.
30
Иди сюда, подойди (грузинск.).
— Возьми, — сказала девушка и протянула ему сверток.
— Что вы, нам нельзя, — расстраиваясь, сказал Ислам. В кои-то веки на него обратила внимание девушка, и ей приходится отказывать! А если это любовь?
Сверток он все же взял. Девушка довольно улыбнулась и убежала. Ислам почему-то вспомнил «Бэлу» Лермонтова и развернул бумагу. В ней лежали аккуратно нарезанный шмат грудинки, круг сулугуни, хачапури, лаваш, зелень и… (многоточие хотелось вести до бесконечности) пол-литра чачи. Конечно, Ислам был несколько разочарован тем, что романтическое происшествие вдруг обрело гастрономическую составляющую, но чувство благодарности к незнакомке от этого не уменьшилось.
Ислам нашел подходящую расщелину в кирпичной кладке стены и устроил в ней тайник. Затем, приспособившись, не выпуская из виду вверенное его заботам пространство, основательно подкрепился. Перед тем как выпить, он колебался из опасений, что разводящий учует запах спиртного, — грех страшнее, чем напиться в карауле, трудно было представить, разве что только дать в морду дембелю. Но Джумабаева сегодня не было — дежурил Невакшонов, вечно шмыгающий от хронического насморка.
Ислам наполнил глиняную стопку, предусмотрительно положенную в пакет, и выпил. Сначала стало тепло в животе, затем благодать разлилась по всему телу. Усугублять он не стал. Вернулся под козырек, чувствуя себя приобщенным к таинству Воскресения Христова, думая о том, что как все-таки близки друг к другу две великие религии. И ничего, что пророк запретил вино и свинину. В этих мыслях Ислам дошел вовсе до крамолы: уверенности в том, что если бы Мухаммад знал, как далеко распространится его учение, он бы непременно сделал поправки на абсолютный запрет алкоголя, исходя из соображений географического порядка, параллелей, меридианов и климатических условий. Размышляя таким образом, Ислам втайне надеялся, что девушка еще выйдет поболтать с ним, но этого не произошло.
По смене он передал необходимые указания. Еды и чачи было достаточно, чтобы все четверо сменяющих друг друга солдат могли отпраздновать Пасху и возблагодарить незнакомую грузинскую девушку. «Добро должно быть безымянным и безадресным» — так когда-то говорила мать Ислама.
Как-то в карауле Ислам, чтобы разогнать сон, отрабатывал всякие приемы с автоматом и, увлекшись, даже снял его с предохранителя, целясь в какую-то ночную тень, — поставить оружие на предохранитель забыл. По возвращении солдаты проделывали определенный ритуал: становились в специально отведенное место, снимали автоматы и разряжали их, направив стволы в пулеулавливающий щит. Все делалось под соответствующие
Тычком Джумабаев не ограничился: отвел Ислама к заместителю начальника караула — им как раз был Парсаданов — и доложил о происшествии. Парсаданов поставил провинившегося солдата перед стеклянной дверью своей комнаты по стойке смирно, дал в руки караульный устав. Время от времени он выходил и начинал экзаменовать по всем параграфам. Длилось это два часа, была глубокая ночь — примерно часа четыре утра. Ислам так хотел спать, что глаза его закрывались помимо воли: он засыпал, стоя прямо перед Парсадановым. Увидев это, Парсаданов разбудил солдата, ткнув в лицо, и отправил на гауптвахту.
Ислам все еще пытался оправдать карабахца: ему думалось, что он не может вести себя иначе, чтобы не подумали, что он попустительствует земляку. Но иллюзии после тычка в лицо рассеиваются. У Ислама забирают штык-нож, чтобы не сделал себе харакири, поясной ремень, чтобы не удавился, и почему-то портянки. «Губа» находилась в здании караулки, через стену. Мокрые сапоги обжигали ступни холодом. В камере под потолком — окно без стекла, но зато с решеткой, сырые стены исписаны словами из солдатского лексикона, особенно много аббревиатур типа «ДМБ» с указанием года — 70, 72, 73 и т. д. О чем еще можно мечтать, сидя на гауптвахте? Конечно, о демобилизации!
Входная дверь приподнята над полом на ладонь — вероятно, для лучшей вентиляции. Воздух действительно свежий — сквозит так, что, происходи это на гражданке, воспаление легких было бы обеспечено, ибо на улице февраль. Мебели, увы, нет.
Подняв воротник шинели, Ислам садится в углу на корточки…
Через месяц всех новобранцев привели к присяге и караульный взвод распустили. Ислам стал реже ходить в караул, но, пользуясь «расположением» Джумабаева, стал чаще бывать в нарядах. Обиднее всего бывало, когда в клубе предстоял показ кинофильма, — глоток свободы, как называл это мероприятие Ислам. Кто-нибудь из сержантов подходил к взводу и говорил: «Бойцы, кто желает поесть каши вволю — отзовись, а то у нас некомплект образовался». Все старательно прятали глаза, потому что речь шла о наряде на кухню, а кашу, особенно перловую, и за обедом мало кто доедал. Сержант обращался к Джумабаеву со словами: «Дай мне одного человека, а то, я смотрю, они все у тебя стеснительные очень». Джумабаев, даже не оборачиваясь, произносил:
— Караев, два шага вперед!
— Я только пришел из наряда! — возмущенно говорил Ислам.
На это следовала команда:
— Отставить разговоры, выполнять!
Ислам, проклиная все на свете, шел на кухню мыть посуду, чистить картошку, накрывать на столы, убирать со столов.
С мойкой, уборкой к двенадцати ночи шесть человек наряда управлялись и теоретически могли спать до шести утра, если бы не одно «но»: картофелечистка не работала. Сто пятьдесят килограммов картошки они чистили тупыми ножиками как раз до шести утра. Чтобы скрасить это нудное занятие, кто-нибудь сигал за забор, к местным, за чачей. Бутылка самогонки стоила 1 рубль. А закуски было вдоволь.
А взвод сидел в теплом кинотеатре и спал целых полтора часа! Глаза закрывались сами, независимо оттого, какое действие разворачивалось на экране. Проблема была в одном: держать голову ровно, чтобы она не клонилась ни влево, ни вправо, ни, тем паче, вперед. Иначе незамедлительно следовал удар по голове. Бдительные сержанты сидели сзади — это было их любимым развлечением.
Азербайджанцев во взводе было пять человек. Кроме Ислама по-русски бойко говорил Азад, уроженец Кишлы, [31] нахичеванец Намик не понимал ни слова, Гусейн объяснялся едва-едва, а Исмаил, талыш из Ленкорани, якобы понимал только слова «столовая» и «отбой», на все остальные вопросы он с идиотским выражением лица отвечал: «не понимаю».
31
Районный центр в Азербайджане.