Правильное дыхание. Книга 1

1. Все персонажи и события, кроме фоновых, фиктивные, возможные совпадения с реальными являются чисто случайными.

2. Пишется оно «под себя», поэтому всякие непонятные аллюзии, англицизмы (или вообще переходы на английский) и т. п. читатель может смело игнорировать.

— Мама, — сказала дочка по телефону, — на каникулы

— Наконец–то опять с кавалером?

— Вроде того. Только он женского полу.

— О. — Она так и видела мамины поднятые брови — любопытство явно перевешивает удивление. — И прямо все серьезно?

— Довольно так, да.

— Таки. Хм. И как–то вроде даже ничто и не предвещало… Насколько я могу судить. Думаешь, это у тебя такая фаза — типа все перепробовать, или уже совсем определилась на всю жизнь?

— Пока что совсем.

— Ага. Ну, ладно, — мама соображала, что же ее по–настоящему беспокоит в этой ситуации. — Бывает. Тоже вариант. Главное, чтобы человек был хоро… А! Вот! А что скажет папа?!

— Ну, папа все–таки тоже не какой–нибудь как это… зашоренный… Ты ему тогда предупреди, ага?

— Стоп–стоп–стоп, а давай я ему тогда сейчас передам трубку, и ты ему сама все расскажешь, а то при чем тут я вообще.

— Ну, мам, а чего тут рассказывать, вот приедем, познакомитесь… Только запомяни ему как–нибудь, и все. (невинно) При случае.

— Упомяни. (интонирует почти как Рина Зеленая в «Подкидыше», но сдержанней) При каком–таком случае, я вот даже и не знаю, что это может быть за случай? К тому же он спросит, а что она сама не сказала? Боится, небось, что я зашоренный, да? Еще и обидится на тебя.

— Ой, как мне страшно. Мам, — ноет, — ну ты же понимаешь… Ну, он не зашоренный, но по телефону это может звучать немножко как шок, папы — они такие, а ты лучшей знаешь, как ему так сказать, чтобы он не фрикнул. Не выфрикнул…

— Фриканулся. И ходил потом по дому фриканутый на всю голову. Причитая, что не видать ему теперь еще сто лет ни внучков, ни рыбалок с любимым зятем.

— Опять она травит мной душу.

— Точно. Вопрос только, кому. Ладно, кука. Я подумаю, как это все провернуть подипломатичнее.

— Только ты быстрей думай, а то забудешь сказать вообще, я тебя знаю.

— До субботы соображу. А в субботу увидимся, тогда все и обсудим.

Увиделись. Сидят в кафе.

Дочка: — Ну?

Мама: — Баранки гну.

— Какие бараны и гну?

— Не обращай внимания. Это я в смысле, что нет, пока не говорила. Не могу сформулировать.

— А чего тут вообще сформулировать?

— Формулировать. Вот ты тогда ему и формулируй.

— Думаешь, он, правда, не одобрит?

— Тю, глупости. Просто это такая… интересная новость, хочется ее как–то покрасивше подать. Поэффектнее.

— О, а ты позови Маню. Чтобы была живая ассоциация. Ходючая.

Мама бормочет: «Не то слово какая ходючая…»

— Опять не так сказала? И потом он посмотрит на Маню и подумает: Ну вот, и Маня тоже такая же, а ведь нормальный, порядочный человек, все у нее хорошо… Чего вот ты хмыкаешь?

— Образ нормальной порядочной Мани так и стоит у меня перед глазами.

— Но она же твоя лучшая подруга!

— Не подруга, а родственница. — Поучительно: — Поэтому и приходится ее терпеть какая есть.

— Каком это боком она тебе родственница? (Мама только отмахивается — «дальним») И как это понимать, «терпеть»? Я-то думала, ты это не толерируешь, а все–таки акцептируешь! Ну что «ыыы», как могу, так и говорю!

— Да я мало того, что акцептирую, как ты выражаешься, я сама, между прочим, — тут мама сделала круглые глаза, но вдруг задумалась — что бы такое припомнить и впечатляющее, и чтобы не слишком откровенное, — с девочкой целовалась! Когда была, небось, помладше тебя! Еще в школе! А после школы — это я даже и вспоминать сейчас не собираюсь…

— Ты влюбилась в девочку?

— Ну, честно говоря, нет. И она в меня тоже нет. Насколько я знаю. Может, это и не считается, да. Но целовались все равно по–настоящему! И на виду у всех. Так что вот про меня в 11-ом классе вся школа четко знала, что я лесбиянка, — младшеклассники даже слово это выучили по такому поводу, а вот про тебя собственный папа и то..!

— Погоди, погоди, ты расскажи, а почему вы целовались? На спор?

— Вроде как на спор. Вернее, совсем не на спор. Ко мне пацаны тогда сильно клеились, а мне оно было не надо. Вот и додумалась наконец, как кардинально решить проблему, чтоб отстали совсем — а Светка мне как раз и посодействовала.

— Но не тетя Света?

— Она самая. И вот чего тут смешного, не понимаю.

— Ну хорошо, а попростее нельзя было как–нибудь? Ведь если прямо уж столько клеились, ну, нашла бы кого–нибудь понормальнее, чтобы с ним дружить, а он пусть остальных отпугивает. Я понимаю, что это такая патриархальная модель, но у вас там было бы в самый раз, нет?

— Нет.

— Прямо никого не было?

— Моего возраста никого не было. Сама смотри — 10-ый, то есть 11-ый класс, а я и так на год всех старше, потому что в школу позже пошла.

— А почему это ты в школу позже пошла?

— Потому что я до пяти лет не разговаривала, и мама боялась, что я там буду тупить. Сделала мне липовую справку насчет слабого сердца или чего–то там, и оставила на годик с бабушкой. А в восемь уже как–то стало не комильфо дома держать, пришлось отправлять меня позориться.

— И что, позорилась? Но это ведь был не аутизм, да?

— Нет и нет. Т. е. позор начался уже значительно позже, а слова «аутизм» у нас тогда никто не слышал. И слава богу, а то бы еще закормили какой дрянью. Просто как–то не о чем было разговаривать. Сидела себе читала в уголке. Квартира была большая, никто ни с кем лишний раз не сталкивался, не приставал к ребенку. Красота.