Правильное дыхание. Книга 1
Шрифт:
— Ну, ты сказала, что из парней никто тебе подходил. А раз тетя Света не считается, то кто же тогда остается? — Мама откашливается:
— Как бы то ни было: по внешним параметрам я считалась б- кхм понятно, по умственным — осциллировала между нёрдом и аутсайдером, а по сути была и оставалась совершенно скучной, приличной девочкой. (Делает многозначительную паузу и говорит медленнее.) Один–единственный раз за все школьные годы у меня случился настоящий роман — и то, представь себе, с нашим завучем — приличнее, согласись, просто некуда. — Ждет какого–нибудь эффекта, но дочка все портит:
— А
— Не скажу. Сама поройся и найди. А потом домой приедешь, все нам с папой расскажешь–покажешь, тогда и поговорим.
Не успела мама долететь до дома, дочка — аж на мобильный позвонила в кои–то веки:
— Мама, слушай, это ж кошмар. Как его — посудное дело!
— Какое дело? (Мама представила себе громкий политический скандал, причем все взятки давали тарелками мейсенского фарфора.)
— Такое! Которое судят! Там где — как Питер — су… судитель?
— Судья? И он не судья, он адвокат. Кажется. Так что судим–то, что случилось?
— (загробным голосом) Я посмотрела в сети. Завуча.
— А-а. Неплохо, да? Не директор, конечно, но и не какой–нибудь там вчерашний студент.
— Мам, но ведь кошмар же!
— Кошмар — не кошмар, а срок давности у него истек уже не буду говорить сколько лет назад, поскольку не знаю. Вон, у Питера спроси или у папы. И не тащи меня заочно на скамью подсудимых или куда там, в виктимный департамент, лучше домой приезжай побыстрее, а то индюшка протухнет.
Дома. Дочка, мама, Маня — вытянула ножищи на весь диван. Неподалеку дочкина англоязычная девочка — потеряна для общества, увязнув в двух ноутбуках, планшетах и наушниках — что–то там настраивает. Папа, видимо, на работе.
— Но он, конечно, был, как это, платонический, да?
Смешок с дивана. Маня:
— Все время забываю, платонические отношения — это в смысле, у двух мужиков, да? Не, в этом плане все было чисто…
— Фу на тебя, Маня, прекрасно ты знаешь, что такое платонические отношения.
— Тогда что ли без сексу? Тоже нигде не подходит, кука, извиняй.
— А ты откуда знаешь, вы ведь не в одной школе учились?
— Ну я, я ж вроде как… — Маня вдруг прикусывает губу и таинственно смотрит на маму. Та продолжает запаковывать подарки, как будто вообще ничего не слышала.
— Или это у тебя была такая травма, что ты не хочешь об этом говорить? Тогда так и скажи.
Мама только вздыхает и тихо ворчит «Ага, травма–шмавма…»
Маня:
— Еще бы не травма! Ха! Чуть концы не отдала!
— Фу на тебя, Маня (Маня: «Шо–то я сегодня все как оплеванная…») — она совсем не ту травму имеет в виду. — Не отрывается от подарков, рассеянно: — Все было честь по чести — я влюбилась, а он -
— Он этим воспользовался?
— Если кто этим и воспользовался, то тоже только я сама. Он просто… просто… — ленточка никак не завязывается, — поддержал меня в трудную минуту. Не мог, видимо, не пойти у меня на поводу. Ну, то есть он меня тоже любил, но твердо намеревался унести это чувство с собой в могилу и унес бы, но вот, обстоятельства так сложились, что пришлось… пришлось… черт, порвалась — если бы он меня меньше любил, то, конечно, не поддался бы, а тут, видимо, так беспокоился, что у меня крыша совсем поедет, если… — уходит в воспоминания и начинает им улыбаться, но тут же откашливается, — да.
— Что–то мне это как–то… пахнет рыбкой.
— Понимаю, но тем не менее. Ну и, разумеется, мы прекрасно осознавали, что втравили себя в нехорошую, да что там, ужасную ситуацию, нарушение всех норм, полнейшее безобразие — так что выбор оставался один: или всю жизнь страдать из–за содеянного и в конце–концов наглотаться иголок, или тихонько любить друг друга и не дергаться. А поскольку мы оба были люди рациональные, то выбрали наиболее приемлемый для психического — и вообще — здоровья вариант. Меня аморальная составляющая всего этого вообще меньше занимала, то есть, скорее веселила, чем ужасала, он мучался куда больше — но тоже не слишком продолжительное время. — Довольно осматривает две одинаково красиво запакованные коробки и вдруг замирает:
— И вот в какой из них теперь что?! Фу на вас на всех! — раздраженно начинает расковыривать одну коробку.
— А что за травма? Маня говорит, была!
— Ты ж сама сказала — о травме не хочешь — не говори. Вот я и не хочу.
Маня, поучительно:
— А кроме того это будет хро–но–ло–гисски неправильно. Сильно опередит события.
У дочки разыгрывается фантазия:
— Неужели он тебя бросил?
Мама взирает на нее с картинным укором.
— Нет, я тоже не в состоянии представить себя мужчину, который мог тебя бросить (Маня певуче: «И женщину…»), но мало ли, я вон раньше и представить себя не могла, чтобы у тебя могло бы с учителем быть… — запуталась в «бы».
— Да я и позже себЕ такого никогда не могла представить. Вот сколько сама ни преподавала — причем и в институте! — и подумать–то о таком противоестественно. Что школьники, что студенты (хоть и глазки строили, бывало) — все одно — твои дети. Может, это дело в силе родительского инстинкта — он проецируется. А может, и нет. И тем не менее. Но у нас был редкий случай, так вот все сошлось, и обстоятельства, и характеры, наверное… И да, никто никого не бросал, — подписывает ярлычки на подарках, чтобы точно не перепутать. — Так, сворачиваем вечер воспоминаний, тем более это утро и у нас еще куча дел.
— А вечером дорасскажешь?
— До? Там если уж рассказывать, то затянется до не знаю скольких. И ничего я рассказывать не собираюсь, сама не понимаю, какого мы вообще начали это все обсуждать.
— Нам просто интересно, Ооль, — Манино урчание сродни тяжелой артиллерии.
— А тебе–то чего интересно? Ты и так всё знаешь.
— И не всё! Хотя ладно, так и быть, из тебя пока вытянешь, а я уж расскажу ребенку, как смогу, вот слушай, кука…
— Маня! Только попробуй! — насупившись. — Шантажистка, тоже мне.