Правитель империи
Шрифт:
— Поверь, Радж, милый, мне нелегко сделать то, что я собираюсь. Но я должна. Недавно я открыла для себя тяжкую, но непреложную истину — любовь умирает. И вряд ли имеет значение, умирает она сама или ее насильно отправляют в небытие. Главное в том, что ты просыпаешься однажды и понимаешь, что ее уже нет.
«Как на похоронах, — подумал Раджан тоскливо, поежившись. — Как на собственных похоронах. Он сидел на кончике кресла, понурив голову, глядя в пол. — Самое ужасное будет, если она начнет меня сейчас утешать».
— Я понимаю, — Беатриса тоже избегала его взгляда, смотрела на экран отключенного телевизора, —
— Что ты говоришь? — вскричал Раджан. — Или я сошел с ума? Или это недобрый розыгрыш? Скажи, ну скажи, что это розыгрыш! — требовал он, чуть не плача.
Беатриса пожала плечами.
В спальне Беатрисы послышался кашель. Раджан поднялся на ноги, в изумлении посмотрел на девушку, сделал шаг по направлению к двери спальной. Беатриса тоже поднялась, словно защищая собой кого-то, видимого лишь ей.
— Вот даже до чего дошло, — сокрушенно произнес Раджан, и добавил тихо: — Кто он?
— Какое это имеет значение? — ее щеки зарделись, голос осекся. Впрочем, какой это секрет. Там Бобби Кеннеди.
— И давно это у вас? — страдальческая улыбка едва тронула губы Раджана, он поднял глаза на Беатрису и тут же их опустил. Если бы она знала, чего стоила ему эта улыбка. Если бы она только знала!
— Давно — недавно — разве это существенно?
— Все-таки я хотел бы знать.
Беатриса уронила голову на руки и так сидела долго, очень долго. Наконец наклонилась к Раджану, проговорила в каком-то исступлении:
— Это случилось после того, как ты попал в госпиталь.
Обхватив голову руками, она застонала, раскачиваясь из стороны в сторону:
— Ах, не о том мы говорим, совсем не о том!
— А о чем же надо говорить? — печально улыбнулся Раджан, чувствуя, что слезы вот-вот хлынут из его глаз и ужасно боясь этого.
— Откуда я знаю — о чем? — Беатриса обреченно вздохнула. — Знаю одно — мне так безумно было жаль Джона Кеннеди. И мы все так боялись, чтобы Бобби не сделал чего-нибудь с собой. Ты не подумай, что я пытаюсь оправдаться. Нет, иногда я мучительно тяжко продираюсь сквозь дебри собственной души. Хочу понять себя.
«Жалость — ближайший сподвижник любви, — думал Раджан. Мать жалеет дитя, жена — мужа, здоровый человек — увечного или неизлечимо больного. Почему же ты, моя Беатриса, меня не пожалела? От твоей жалости я не отказался бы. Она удержала бы любовь. Жалость — надежный якорь. Но ты пожалела другого. О, добрые боги, огромную обиду, видно, нанес вам я и весь мой род, что вы так бессердечно наказываете меня. Но я не ропщу. Я приемлю ваше проклятие со светлой и тихой душой».
Неожиданно он вспомнил диско, куда они как-то забрели с компанией подвыпивших друзей. Как завораживали рев и гром оркестра, сверкание линз прожекторов, брызги разноцветных вспышек, тени дергавшихся фигурок, потерявших способность ориентироваться во времени, в пространстве, в жизни. И теперь она напоминала ему одну из них, запомнившуюся лучше других бледную, худую, с горящими глазами и космами ведьмы и откровенно сексуальными дерганиями уличной потаскухи. Напомнила взглядом. Все другие аналогии шли от обиды. «Но ведь я люблю эту ведьму, эту потаскуху! Я умру без нее!».
Раджан встал с кресла, прошелся по комнате, поправил несколько безделушек, поставил бутылку виски в бар.
— Я ухожу, — глухо сказал он, приблизившись к Беатрисе и глядя теперь прямо в ее глаза. — Вещи мои отошлешь по адресу, который я тебе сообщу.
Он помолчал, улыбнулся своей печальной улыбкой:
— Я ни о чем не жалею. Я был счастлив.
Он подошел к двери, взялся за ручку, посмотрел на Беатрису. Вымолвил, словно смертельно раненый:
— Прощай, любимая.
— Прости, если сможешь, — воскликнула она, подбегая к нему. — Мы ведь друзья, правда?
Последний его взгляд Беатриса запомнила навсегда — на нее смотрел человек, которому нечего было терять в этой жизни.
— Я убил бы тебя, если бы мог! — воскликнул он громко и страстно. Но нет, не могу.
Лифт умчался вниз, а Беатриса стояла в коридоре, прислонившись к стенке щекой, и беззвучно рыдала…
Когда она вернулась, Бобби ставил на стол поднос с легким завтраком: овсяная каша, яйца в мешочке, масло, джем, поджаренные хлебцы. Стройный, широкоплечий, загорелый, счастливо наделенный на редкость правильными чертами лица, он знал, что нравится женщинам, иногда бравировал этим. Еще несколько лет назад он профессионально играл в теннис, чему щедро способствовали его природные гибкость и ловкость. Молочного цвета просторный костюм в какой-то мере скрывал красоту его фигуры, но Беатриса знала теперь каждую родинку на его теле, овалы мускулов, бледно-голубые ниточки вен. Хмурая, заплаканная, она подошла к зеркалу.
— Что-нибудь экстраординарное произошло? — поинтересовался он небрежно, бросив на нее, казалось бы, мимолетный, но на самом-то деле цепкий, внимательный взгляд. Поцеловал ее ласковым и долгим поцелуем в обнаженное плечо.
— Почему? Разве что-нибудь не так? — проговорила Беатриса, утирая слезы и приводя в порядок платье.
— Все так, моя любовь, — умиротворяюще ответил Бобби. Проснувшись вместе с ней, он невольно слышал разговор Беатрисы с Раджаном и был, разумеется, доволен. Еще бы! Он любит и любим. Это главное. Все остальное второстепенно. А побежденный? Как сказал однажды Джерри Парсел, побежденный достоин либо оплакивания, либо осмеяния. Если побежденный умен оплакивания, если дурак — осмеяния. В случае с Раджаном оно было в равной степени и смеяться и плакать — над его дерзостным невежеством и над его наивно-восторженным верованием.
— У меня сегодня три деловых встречи, — говорил Бобби, с удовольствием хрустя аппетитными хлебцами. — Ленч в клубе. Свидание с ветеранами второй мировой войны. Выступление перед ассоциацией пенсионеров. После чего я вновь — весь твой.
— У меня тоже денек не из легких, — Беатриса вздохнула, выпивая чашечку кофе. — Интервью в Бруклине. репортаж с выставки современного искусства. ленч в пресс-клубе с одним из арабских монархов. Черновой прогон пьесы на Бродвее. Пресс-конференция британской премьерши.
Беатриса умолчала об одной весьма важной встрече. В пять часов вечера агент ФБР должен был передать ей документы о заговоре против Джона Кеннеди. Она не хотела волновать Бобби, ибо понимала, насколько ответственна и опасна предстоящая встреча.
На ленч из редакции ее вызвался подвезти Тэдди Ласт.
— О чем говорят в городе? — спросила она его, прикуривая, когда они уже были на пути к пресс-клубу.
— Сплетен хватает, — небрежно бросил Тэдди. — О твоем семействе, между прочим, говорят больше всего.