Правительницы России
Шрифт:
14 декабря 1767 года состоялось последнее заседание Уложенной Комиссии в Москве, после чего были объявлены каникулы, и следующее заседание было открыто 18 февраля 1768 года в Санкт-Петербурге.
1768 год запомнился в России эпидемией оспы. Эта болезнь было в то время не менее страшной, чем чума или холера: сотни тысяч людей гибли от неё и не меньшее число выживших навсегда оставалось обезображенными глубокой рябью на коже лица. Карантины, даже самые строгие, практически не давали эффекта. Так продолжалось до тех пор, пока двадцатилетний английский врач Эдуард Дженнер не нашёл надёжного средства от этого ужасного недуга.
В 1768 году он привил восьмилетнему мальчику коровью, а через полтора месяца и человеческую оспу, и мальчик остался здоров.
Этот метод, несмотря на его простоту и надёжность, медленно распространялся в Англии и не лучше — в континентальной Европе. А уж в России о нём и знали-то совсем не многие. Но Екатерина, постоянно следившая за всем, что происходило в Европе, была знакома и с открытием доктора Дженнера, и с успехами его тогда ещё совсем немногочисленных последователей. Наиболее удачливым из них оказался соотечественник Дженнера военный врач Томас Димсдаль. Он был не только одним из лучших, но и одним из первых ревнителей оспопрививания, и выбор Екатерины пал на него. Англичанин приехал в Петербург вместе со своим взрослым сыном Нафанаилом — помощником отца и свидетелем его врачебных успехов.
12 октября 1768 года Томас Димсдаль привил оспу сначала Екатерине, а вслед за нею и четырнадцатилетнему Павлу Петровичу. Одновременно оспа была привита и Григорию Орлову, не желавшему отстать от своей августейшей покровительницы.
Для всех троих операция прошла успешно, а Григорий Григорьевич, слегка бравируя, уже на следующее утро отправился на заранее условленную медвежью охоту, несмотря на лёгкое недомогание.
13 февраля 1769 года Томас и Нафанаил Димсдали получили титул российских баронов. А сам Томас, кроме того, стал лейб-медиком, действительным статским советником и был удостоен пожизненной пенсии в 500 фунтов стерлингов в год. Пример Екатерины, Павла и Орлова произвёл потрясающий эффект, оспопрививание стало великосветской модой, а у новоявленных баронов не стало отбоя от сотен знатных и богатых пациентов.
Когда депутаты Уложенной Комиссии поздравили Екатерину с благополучным исходом оспопрививания, она сказала: «Мой предмет был спасти от смерти многочисленных моих верноподданных, кои, не знав пользы сего способа, оного страшася, оставались в опасности. Я сим исполнила часть долга звания моего... Вы можете уверены быть, что ныне и паче (ещё больше) усугублять буду мои старания и попечения о благополучии всех моих верноподданных вообще и каждого особо».
Эта красивая поза содержала немало рисовки и была скорее полуправдой, предназначенной для внутреннего, отечественного употребления. Правду же Екатерина предпочла рассказать человеку не столь доверчивому, как депутаты Уложенной Комиссии. В письме к Фридриху II она писала: «Меня приучали с детства питать ужас к оспе. Мне стоило больших трудов уменьшить эту боязнь в более зрелом возрасте; в малейшем нездоровье, постигавшем меня, уже видела эту болезнь. В течение весны и прошедшего лета, когда оспа производила большие опустошения, я переезжала из дома в дом и удалилась из города на целых пять месяцев, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Я была так поражена положением, исполненным такой трусости, что считала слабостью не суметь выйти из него. Мне посоветовали привить оспу моему сыну. Но, сказала я, с каким лицом сделаю я это, если не начну с себя самой, и как ввести прививание оспы, если я не подам к тому примера. Я принялась за изучение этого предмета, твёрдо решившись взяться за средство менее опасное. Последующее размышление заставило меня решиться наконец. Всякий благоразумный человек, видя перед собою две опасные дороги, избирает ту из них, которая менее опасна. Было бы трусостью оставаться всю жизнь в действительной опасности со многими миллионами людей, или же предпочесть меньшую опасность, продолжавшуюся короткое время, и тем спасти много народу. Я думала, что выбрала самое верное; миг прошёл, и я в безопасности».
В связи с оспопрививанием возник и ещё один сюжет, касающийся личной жизни Екатерины и Григория Орлова. Дело было в том, что оспу императрице привили от больного пятилетнего мальчика, по документам значившегося, как Александр Данилович Марков. Иногда его фамилию писали и «Маркок». После удачно завершившейся операции он Указом Екатерины 24 ноября 1768 года был возведён в дворянство с фамилией Оспинный. 14 декабря 1768 года Екатерина писала к графу Ивану Григорьевичу Чернышову: «Моя же ныне есть забава тот самый мальчик, от которого мне привита оспа; непокойный купидон Галактион с товарищами не входят с ним в сравнение и все признают, что не видали повесы, подобной Александру Данилову сыну Оспину: резов до бешенства, умён и хитёр не по летам, смел до неслыханной дерзости; никогда не кроток, ни в ответах, ни в выдумках, ему же шестой год, и мал как клоп. Брат Ваш, граф Захар Григорьевич, граф Григорий Григорьевич (Орлов) и сам Кирила Григорьевич (Разумовский) часа по три, так как и мы все, по земле с ним катаемся и смеёмся до устали... Если хотите знать, кому он принадлежит, то знайте, что, по словам Вашего брата, он со временем предназначен занять должности Бецкого; больше о том у меня не спрашивайте. Галактион Иванович велел спросить, скоро ли будет слоник, который Вы ему обещались из Китая прислать».
Екатерина, возведя мальчика во дворянство, определила на его имя капитал в 3000 рублей, «который до его совершеннолетия вносится в банк для приращения процентами». Затем мальчика поместили в Пажеский корпус, из которого он был выпущен в офицеры, но заболел и, не достигнув тридцати лет, был выведен в отставку секунд-майором с пенсией в 300 рублей в год.
Относительно причин, по которым Оспинный впал в немилость у императрицы, достоверных сведений нет.
Что же касается «Галактиона Ивановича», то и его, как и Оспинного, считали сыном Орлова и Екатерины II, утверждая, что оба они в детстве жили в доме Василия Шкурина. Об этом в письме к графу Суффолку — статс-секретарю Англии по иностранным делам, сообщал 28 июня 1772 года английский посланник в Петербурге сэр Роберт Гуннинг: «Отношения (Г. Г. Орлова) к императрице серьёзны, и плодом их служат трое живых детей; они находятся в доме и под надзором одного человека, бывшего её камердинером в то время, как она была Великой Княжной, но несколько времени тому назад возвышенного до звания камергера с приказанием, однако, не являться ко двору. Зовут его Шкуриным. Она иногда видится с детьми, хотя и не часто» (третьим сыном был Бобринской, также живший в семье Шкурина).
Не все историки согласны с вышеизложенной версией семейного положения Екатерины и её фаворита. Совершенно бесспорно признается их сыном Алексей Григорьевич Бобринской. Что же касается Оспинного и Галактиона Ивановича, то существует и точка зрения, что эти мальчики были воспитанниками Екатерины, но не её родными детьми. В авторитетном издании — «Русском Биографическом Словаре» утверждается, что у Орлова по его смерти осталось четверо детей: 1) Софья Григорьевна Алексеева, вышедшая замуж за Ф. Ф. Буксгевдена; 2) сын Галактион, умерший в молодости; 3) сын — Оспинный; 4) дочь Елизавета, вышедшая замуж за Ф. И. Клингера.
Гельбиг добавляет, что Галактиона молодым офицером отправили в Англию, где он вскоре скончался от излишеств. Он же утверждает, что замужем за Ф. Ф. Буксгевденом была Наталья Алексеевна Алексеева. Он же сообщает и о двух других случаях, когда внезапно обнаруживались внебрачные дочери Орлова, но хотя их не связывали с Екатериной, императрица щедро и охотно помогала и им. На практике же воспитанниками в семьях российской знати были чаще всего либо дети бедных родственников, либо внебрачные дети. И всё же автор не берёт на себя смелость решать этот вопрос однозначно.
До сих пор мы знакомились с некоторыми аспектами внутренней политики Екатерины II, теперь же коротко познакомимся и с наиболее важными моментами политики внешней, чтобы картина российской государственной жизни была многосторонней и по возможности полной.
Как и в решении проблем внутренней политики, руководящей «персоной» в вопросах политики внешней была сама Екатерина. Первый самостоятельный шаг на этом поприще она сделала немедленно по восшествии на престол: послала письмо Фридриху II, уведомив, что Россия останется верна миру с Пруссией, который незадолго перед этим подписал Пётр III. Причём письмо Фридриху Екатерина отправила, не сообщив об этом ни одному из русских сановников. Нейтрализовав Пруссию, Екатерина тут же прибрала к рукам Курляндию, герцогом которой был сын польского короля Августа III — принц Карл. По приказу Екатерины в Митаву вошли русские войска, и в начале января 1763 года туда торжественно въехал семидесятидвухлетний герцог Эрнст Бирон со своим старшим сорокалетним сыном Петром, а весной оттуда отбыл польский принц Карл. С Курляндией вопрос был решён. На очереди оказалась Польша.
Во время коронационных торжеств Екатерина послала из Москвы в Польшу большую денежную субсидию, приложив к ней и орден Андрея Первозванного своему старому другу и любовнику Станиславу-Августу Понятовскому, который рассматривался ею как надёжный союзник и беспрекословный проводник русских интересов в Речи Посполитой.
В январе 1763 года тяжело заболел польский король Август III, и в предвидении его возможной кончины Екатерина и Фридрих II обменялись письмами по поводу будущего Польши. То же самое делали австрийцы и французы, противопоставляя австро-французскую коалицию русско-прусской и намереваясь посадить на польский трон своего кандидата.