Правительницы России
Шрифт:
Вот что писал об этой непростой и весьма ответственной процедуре уже известный нам Тургенев:
«В царствование Великой посылали обыкновенно к Анне Степановне на пробу избираемого в фавориты Её Величества. По осмотре предназначенного в высокий сан наложника, матушке-государыне лейб-медиком Роджерсоном, и по удостоверению представленного годным на службу относительно здоровья, препровождали завербованного к Анне Степановне Протасовой на трёхнощное испытание.
Когда наречённый удовлетворял вполне требования Протасовой, она доносила всемилостивейший государыне о благонадёжности испытанного, и тогда первое свидание было назначено по заведённому этикету двора или по уставу высочайше для посвящения в сан наложника конфирмованному. Перекусихина Марья Саввишна и камердинер Захар Константинович были обязаны в тот день обедать вместе с избранным. В 10 часов вечера, когда императрица была уже в постели, Перекусихина вводила новобранца в опочивальню благочестивейшей, одетого в китайский шлафрок, с книгою в руках и оставляла его для чтения в креслах подле ложа помазанницы. На другой день Перекусихина выводила из опочивальни посвящённого и передавала его Захару Константиновичу, который вёл новопоставленного наложника в приготовленные для него чертоги; здесь докладывал Захар уже раболепно фавориту, что Всемилостивейшая Государыня высочайше соизволила назначить его при высочайшей особе своей флигель-адъютантом, подносил ему мундир флигель-адъютантский, шляпу с бриллиантовым аграфом и 100 000 рублей карманных денег. До выхода ещё государыни — зимою в Эрмитаж, а летом — в Царском Селе, в сад, прогуляться с новым флигель-адъютантом, которому она давала руку вести её, передняя зала у нового фаворита наполнялась первейшими государственными сановниками, вельможами, царедворцами, для принесения ему усерднейшего поздравления с получением высочайшей милости. Высокопреосвященнейший пастырь митрополит приезжал обыкновенно к фавориту на другой день посвящения его, и благословлял его святою иконою!»
Впоследствии процедура усложнялась, и после Потёмкина фаворитов проверяла не только «пробир-фрейлина» Протасова, но и графиня Брюс, и Перекусихина, и Уточкина. В случае же с Васильчиковым обошлись, кажется, не столь сложным испытанием. После этого его наставником по дворцовым делам стал князь Барятинский — один из убийц Петра III. Барятинский был посвящён в интригу с самого начала и успешно сыграл роль добровольного сводника.
Роман с Васильчиковым только начался, как в Яссы от одного из братьев Орловых пришло известие о случившейся в Петербурге перемене. Григорий Григорьевич немедленно бросил всё и помчался в Зимний дворец. Он скакал день и ночь, надеясь скорым появлением изменить положение в свою пользу. Но его надеждам не суждено было осуществиться: за много вёрст до Петербурга его встретил царский фельдъегерь и передал личное послание императрицы, которая категорически потребовала «избирать для временного пребывания Ваш замок Гатчину». Орлов повиновался беспрекословно, тем более что в рескрипте указывалась и причина — «Вам нужно выдержать карантин». Он ехал с территории, где всё ещё свирепствовала чума. И потому у него не было резона не подчиниться приказу царицы.
Гатчина, подаренная Григорию Орлову Екатериной в первые же недели её правления, за восемь лет сказочно преобразилась. Выдающийся зодчий Антонио Ринальди построил новый огромный дворец и разбил вокруг великолепный английский парк, занимавший площадь более шестисот десятин. Многочисленные острова на реке Ижоре соединялись ажурными мостами. На берегах реки и в парке были разбросаны изящные павильоны и террасы, флигеля и гроты.
Здесь, в обстановке изысканной роскоши, Орлов время от времени принимал придворных, приезжавших к нему с одним и тем же — предложением императрицы об отставке с сохранением пожизненной пенсии в сто пятьдесят тысяч рублей в год, при условии, что он не станет жить в Петербурге, а поселится вдали от двора. Его посредником в переговорах с Екатериной стал старший из братьев Орловых — Иван. В конце концов сошлись на том, что кроме пенсии Орлов получил единовременное пособие в сто тысяч рублей на покупку дома, разрешение жить в любом из подмосковных дворцов, ему было подарено ещё десять тысяч крестьян, огромный серебряный сервиз французской работы и пока ещё недостроенный Мраморный дворец на Неве у Троицкой пристани. Наконец, 4 октября 1772 года Екатерина подписала высочайший рескрипт об утверждении Орлова в княжеском достоинстве. Имеет смысл напомнить, что ещё 21 июля 1763 года австрийский император Франц возвёл Орлова в княжеское достоинство Римской Империи, но Екатерина, получив грамоту, не вручила её фавориту из политических соображений. Достигнув всего, чего добивался, Орлов продолжал тревожить Екатерину письмами, посылая к ней к тому же и своих братьев, и вроде бы никуда не собирался уезжать из Гатчины.
Но вдруг, накануне Рождества, вечером 23 декабря 1772 года князь Григорий Григорьевич Орлов неожиданно пожаловал в Петербург.
Он остановился у брата Ивана и уже на следующий день был принят Екатериной, после чего появлялся во дворце ежедневно. Но хотя Орлов был весел, непринуждён, любезен, обходителен и дружелюбен со всеми, включая Васильчикова, бросалось в глаза, что Екатерина старалась не беседовать с ним и даже не замечать его. И всё же многие были уверены, что звезда Орлова взойдёт снова: во всяком случае иностранные послы поспешили нанести ему визиты, и он отвечал им тем же. Замечено было, что старые друзья Орлова вошли в фавор и получили именно в эти дни придворные назначения, чины и ордена. И снова, совершенно неожиданно, в начале января 1773 года Орлов уехал в Ревель, где намерен был провести всю зиму, но появился в Петербурге уже через два месяца, а в мае на его имя поступил Высочайший Указ, в коем говорилось: «наше желание есть, чтоб Вы ныне вступили паки в отправление дел наших, Вам порученных».
Орлов возвратился ко всем своим обязанностям, кроме одной — самой главной и самой важной, — и всё же казалось, что фортуна снова повернулась к нему лицом.
29 сентября 1773 года в Петербурге торжественно отмечалось совершеннолетие Павла Петровича, ему накануне исполнилось девятнадцать лет, и одновременно праздновалась его свадьба с восемнадцатилетней Гессен-Дармштадтской принцессой Вильгельминой, ставшей в России великой княгиней Натальей Алексеевной. Невеста не была первой любовью Павла, хотя следует признать, что серьёзных увлечений у него ещё не было, и, вообще, долгое время в делах амурных он был достаточно воздержан и скромен. И лишь когда он из подростка превратился в юношу, его ухаживания за фрейлинами и смазливыми дворцовыми служанками стали беспокоить Екатерину и заставили подумать о том, чтобы женить возмужавшего сына.
Екатерина стала подыскивать невесту сыну ещё в 1771 году. После долгих поисков решено было остановиться на Вильгельмине и потому, что она была хороша собой, умна и обходительна, и потому, что наследник прусского престола Фридрих-Вильгельм был женат на её сестре Фредерике. Вместе с тем Вильгельмина была холодна, честолюбива и настойчива в достижении цели.
В апреле 1773 года Екатерина пригласила Дармштадтскую герцогиню Генриетту-Каролину — мать Вильгельмины приехать в Петербург с тремя дочерьми, чтобы познакомиться с будущими родственниками. И мать, и дочери были бедны, и потому Екатерина выслала для предстоящего путешествия 80 тысяч гульденов и, кроме того, отправила в Любек три корабля. На одном из них — корвете «Быстрый» капитаном был один из ближайших друзей цесаревича девятнадцатилетний капитан-лейтенант граф Андрей Кириллович Разумовский — любимый сын гетмана Разумовского.
Несмотря на свой возраст, он был искушён в жизни и уже многое успел сделать и пережить. Обладая блестящими способностями, Андрей в семнадцать лет окончил Страсбургский университет, тотчас поступил во флот, отправившись вскоре в Архипелаг с эскадрой адмирала Свиридова. Он участвовал в Чесменском бою, после чего был назначен командиром фрегата «Екатерина». Возвратившись в Петербург, Разумовский стал камер-юнкером и попал в ближайшее окружение Павла. Встреча невесты цесаревича была одним из первых серьёзных поручений молодого придворного — красивого, статного, вкрадчивого и самоуверенного, без труда кружившего головы многим светским барышням.
Ещё до начала морского перехода Андрей Разумовский сумел покорить невесту цесаревича, который ему безгранично верил и считал вернейшим своим товарищем. Впрочем, кажется, и Андрей искренне влюбился в Вильгельмину.
Однако принцессу, её мать и сестёр пригласили не на «Быстрый», а на один из других кораблей, и, разумеется, сделано это было не случайно.
В пути от Любека к Ревелю, где заканчивалось морское путешествие и откуда Гессен-Дармштадтское семейство должно было далее следовать в Петербург сухим путём, их встретил камергер барон Черкасов. К несчастью для Андрея Разумовского, его корабль не оправдал названия и на несколько суток отстал от двух других кораблей. Черкасов, узнав о подозрениях придворных относительно Вильгельмины и Разумовского, поспешил с отъездом, не дожидаясь, пока «Быстрый» придёт в Ревель.
15 июня, неподалёку от Гатчины, герцогский поезд встретил Григорий Орлов и пригласил дорогих гостей к себе в поместье отдохнуть с дороги и пообедать, сказав, что у него в доме их ждут несколько дам.
В Гатчине их действительно ждали: это была сама Екатерина и её ближайшая подруга, наперсница и хранительница тайн — сестра фельдмаршала Румянцева графиня Прасковья Александровна Брюс. Из Гатчины все они поехали в Царское Село, встретив по дороге цесаревича и его воспитателя Панина. Пересев в восьмиместный фаэтон, компания наконец прибыла в отведённые для гостей апартаменты.
Павел влюбился в Вильгельмину с первого взгляда, и через три дня Екатерина официально попросила её руки для своего сына у герцогини Генриетты.
15 августа произошло миропомазание принцессы Вильгельмины, принявшей православное имя Наталья Алексеевна, а на следующий день произошло и её обручение с Павлом Петровичем. Через полтора месяца состоялась и свадьба, продолжавшаяся с необычайной пышностью две недели.
И всё же, несмотря на блеск великого празднества, в первый же день свадьбы, 29 сентября 1773 года, многие стали предрекать новой семье несчастье, ибо именно в этот день в Петербурге впервые распространился слух о появлении в Оренбургских степях мятежных шаек Пугачёва, назвавшего себя Петром III. Каково было слышать всё это цесаревичу Павлу Петровичу!