Правительницы России
Шрифт:
— Правда, брат Нестор, в том, что нет её нигде помимо Слова Божия, а его принесли вам, славянам, мы — греки. И от того соизволением Божиим являемся вашими учителями.
— Учитель у нас всех один — Господь, — возразил Нестор, но афонец, будто не расслышав сказанного им, продолжал:
— Отколе же пришла к вам вера? Из Константинополя, который вы не напрасно называете Царьградом. А отколе пришла в вашу обитель божественная благодать? С Афона. Именно оттуда, из Есфигменского монастыря, где обретаюсь и я, скудоумный, пришёл к вам благий муж Антоний, ктитор вашей обители. Преосвященный Антоний, рукоположенный в пресвитеры на Афоне, стал и отцом-основателем и, возможно, будет причислен и к лику святых.
Нестор ответил мгновенно:
— Всё это — истинно так, отче Лаврентий. Только надобно знать, что веру христианскую не принесли к нам греки, а избрал её по доброй воле наш князь, Владимир. Что же относится до Афона, то нельзя не знать, что Афон не подлежал власти константинопольского патриарха, но всегда был под рукою императоров. И, может быть, именно потому Афон чтут у нас более прочих монастырей. Подобно этому и печерская обитель не подлежит власти митрополита, но находится под рукою киевских великих князей.
Но и на эти слова Нестора Лаврентий не отреагировал. Будто ничего не слышал, взялся он за дело с другого конца, говоря:
— До святого крещения был Владимир язычником и варваром, блудником и бесчестным клятвопреступником, а сразу после крещения стал мужем честным и богобоязненным.
На сей раз Нестор пропустил слова афонца мимо ушей и, продолжая свою линию, проговорил:
— Нешто неизвестно тебе, брат Лаврентий, что Владимир подчинил русскую епархию Охридскому патриарху, не желая подчиняться патриарху Константинопольскому?
— Охрида была вельми кратковременной патриархией болгар, крестившихся вслед за царём своим Борисом, крестным отцом которого был наш император Михаил, — быстро ответил афонец.
— Вот видишь, Лаврентий, — проговорил Нестор назидательно, — как даже в малом начинаем мы отходить друг от друга, называя одни и те же предметы разными именами.
— Объясни, Нестор, не уразумел я, о чём сейчас сказал ты.
— О болгарском патриархате, Лаврентий. Вы, греки, называете его Охридским, и я так назвал его, чтобы не задевать память вашу за живое. Но как мы, славяне, называем его Доростольским, ибо помним, как три месяца осаждал его в 971 году император ваш Иоанн Цимисхий, ополчившийся и на князя нашего Святослава Игоревича, и на союзных нам болгар и угров, как склонил он непокорную главу Святослава и принудил его подписать унизительный для Руси договор. А потом, когда ушёл Святослав из Доростола в Киев и был уже на Днепре, вдруг напали на него печенеги, Бог весть как прознавшие об отходе его из Доростола. И убили Святослава, а печенегский князь повелел сделать из черепа его чашу и пил из неё кумыс и меды, и брашна, похваляясь перед сотрапезниками, сколь славного мужа победил он.
— Злоба всё же ослепила тебя, Нестор, — с видимым сокрушением проговорил Лаврентий, — при чём здесь мы, греки?
— Вестимо мне, что не без вашего пособия узнали обо всём том печенеги, — пояснил Нестор, пристально глядя в глаза собеседнику.
И снова, ещё более сокрушаясь, чем ранее, проговорил афонец тихо:
— Злоба поселилась в сердце твоём, а ведь она есть один из семи смертных грехов, и не подобает христианину допускать её в сердце своё. Вот ты, Нестор, возмущаешься злом, произошедшим полтора века назад, которое никто давным-давно не может устранить, а свою собственную ненависть не только не утишаешь, но всё более и более распаляешь, хотя смирение и добро столь же во власти твоей, как и злое лихо, ибо и то, и другое живёт у тебя в собственном сердце.
И напрасно будешь ты соблюдать обряды, поститься и молиться, если гнездится в голове твоей и в душе твоей лютость. Да к тому же на кого? На единоверных братьев.
Все остальные с интересом следили за спором, порой не понимая того, о чём говорили Лаврентий и Нестор, но чувствуя, что за их словами стоит нечто понятное им одним, представляющее собою неохватную область, называемую греческим словом история.
В ней, как в бескрайнем море, могут плавать только высокоучёные и опытные кормчие, посвящённые в тайны мощных подводных течений, знающие, где стоят спасительные маяки, а где таятся невидимые другим рифы и мели.
Они чувствовали, что Лаврентий хотел идти от маяка к маяку, а Нестор, напротив, сбивал его с курса, наводя то на одно гиблое место, то на другое. И странно, благорасположение их — не простых непросвещённых смертных, а опытных христианских богословов — было на стороне их собрата Нестора.
Чувствовали это и оба спорщика, но, раз начав, не сходили с тропы соперничества, на которую встали с самого начала. Чем дальше шёл спор, тем более и более горячились они, перескакивая с одного предмета на другой, благо предметов этих было ох как немало.
Лаврентий, держа свой курс, выставлял византийцев вечными и неизменными друзьями славян, в особенности русских, приводя примеры того, как просвещали они Русь и защищали её от многочисленных врагов — иноверцев.
— Греки много помогали русским? — усмехнулся его словам Нестор. — Оставим сие на твоей совести. А вот, пожалуй, брат Лаврентий, послушай, как русские помогали грекам. Ещё в 989 году по Рождеству, Владимир Святославович прислал в Царьград первый русский отряд. И с тех пор помощь русских вашим базилевсам была постоянной. Скажи, за что в 1016 году император ваш, Василий Второй, отдал треть пленных болгар в Киев? За то, что усилия их в войне на стороне византийцев были сопоставимы с долей добычи, им доставшейся. А тремя годами позже, в битве при Каннах, русские побили варягов, сильно докучавших грекам. В 1040 году русские под водительством принца Гаральда, за которого потом была отдана дочь Ярослава Мудрого, вернули императору остров Сицилию, изгнав оттуда варягов.
Лаврентий неожиданно перебил Нестора:
— Какими верными союзниками были русские, ты, видать, знаешь и сам, однако же не говоришь. А может быть, и не знаешь, так я тебе напомню: через семь лет после того Владимир Ярославич неожиданно вступил в Пропонтиду и потребовал баснословный выкуп. Император выступил навстречу сотням их лодок с десятками судов, на коих в изобилии находился греческий огонь, и с Божьей помощью рассеял и сжёг их флот.
— Однако же, — возразил Нестор, — и после этого русские много раз выручали ваших базилевсов, а что до Владимира Ярославича, то не указывал он воевать с кесарем, а случилось то не по соизволению нашего князя, а из-за самоволия воев его.
— Как бы то ни было, — проговорил Лаврентий раздражаясь, — после Алексея Комнина вот уже полвека нет русских на службе у греков, а место их заступили англы и франки и даже печенеги и сарацины, оказавшиеся не столь вероломными, как русские. И заметь, Нестор, чем дальше отходит Русь от Византии, тем более уязвимой становится она для всяческих антихристианских поползновений и попыток противопоставить себя всем другим народам и племенам.
И если так пойдёт дальше, то станут врагами Руси и язычники, и магометане, и иудеи, и христиане-паписты, и, не дай Бог, даже мы, византийцы, ваши единоверные братья. Ибо не может существовать неистовая в крамоле своей, бунтарская епархия — всего-навсего одна из множества митрополий, которая возносит себя и выше всех старых патриархий, и даже выше вселенской патриархии — Константинопольской.