Право безумной ночи
Шрифт:
— Валь, тебя ведь иногда надо в жизнь вытягивать, вот я и решила, что так будет забавнее.
— Понятно. Ну, тогда мы с Ольгой почти что родня, раз вы так давно знакомы. А мы тут по-простому совсем, — Семеныч улыбается. — С вашего позволения, мы с Валерой водочки немного выпьем, а дамам вот — соки.
— Я рада, что все вы не курите.
— Так ведь как мне курить? Ну, представь: идет операция, а иногда это несколько часов, а хирург хочет курить. Концентрация падает, и пациент вполне может погибнуть — из-за того, что я сделаю ошибку, потому что меня ломает из-за отсутствия никотина. Был у меня случай в молодости, я тогда только-только институт закончил и поступил в интернатуру. И нас посылали работать в сельские больницы — ну, нет там врачей, а люди все живые,
— Как это — полтора?
— Да очень просто. Три года назад ранили его, и пришлось половину легкого удалить. Три месяца в нашей больнице койку пролеживал, думали, не выходим его. Однако же вытащили. Все, ужинать.
Мы рассаживаемся за столом, Семеныч наливает по стопке водки — себе и моему постояльцу. Близнецы наливают себе сок, и мы с Лариской тоже наполняем стаканы.
— Ну, за встречу! За знакомство — новое и старое. За то, чтобы все было хорошо!
Семеныч пытается разрядить обстановку, и я понимаю, что если бы они здесь сидели без меня, никакого напряга бы не было, но что я могу с собой поделать? Я никогда не бывала в подобной ситуации, и гостей у меня в доме после смерти Клима тоже никогда не случалось. Хорошо хоть, Лариска здесь, хоть она и молчит. Но она и вообще не сильно разговорчивая личность.
— Да, давайте за это выпьем! А то уж очень кушать хочется.
Должна же я что-то сказать? Ну, так вот больше мне ничего в голову не пришло. И я понимаю, что с Марконовым мне гораздо проще, мы оба отрезаны от мира стеной, которую сами же и построили, каждый по своей причине.
— Мам, ты ела суп? — Дениска наворачивает картошку с селедкой. — Как тебе?
— Я в шоке, честно. Очень вкусно.
— Это мы с Мэттом варили. Мы теперь много чего умеем.
— Теперь бы вы еще научились одеваться по погоде, и я бы смогла наконец вздохнуть спокойно.
— Ну, мам!
— Что — «мам»? У кого ангина была недавно?
— В прошлом году.
— Мне до сих пор страшно вспомнить.
— А уж нам-то…
— Вам-то, если б не Лариса, было бы в разы хуже. А всего-то и надо было, что слушаться, когда я велю одеваться тепло.
— Да, в унты и шубы по солнцу!
— Зимой-то оно в самый раз.
— Брэк! — Семеныч фыркает, как конь. — Мать надо слушать, а не геройствовать. Видел я, в чем вы приходили, — мать права, одеваетесь не по погоде. Я вам как медик говорю: организм не должен переохлаждаться, это пока вы молодые, дело соплями обойдется, а станете старше, почки дадут о себе знать, простатит, опять же. Позвоночник примется болеть, суставы. Тогда будете бить себя по дурным головам, что мать не слушали, да исправить ничего нельзя будет. Ни к чему геройствовать, сами себе вредите этим. Счастливые вы ребята, как я погляжу. Мать-то вас от всего мира отгородила, устроила вам райскую жизнь, а вы и рады стараться.
— Да мы поняли уже, — Матвей отпивает сок. — Мам, ты прости нас… ну, за все. Мы больше не будем, правда. Мы ведь не потому, что не любим тебя, я и сам не знаю, почему.
— Ничего, сыночек. Все хорошо теперь.
А наш постоялец все это время молчит, и я понимаю, что ему до сих пор неловко. И мне неловко оттого, что все они здесь сидят вот так, а я не знаю, как с ними общаться и что говорить. А они знают, но я их стесняю. Пат.
— Я ведь толком тебя не поблагодарила.
— За что это?
— А за себя. И за детей.
— Считай,
— Да и хорошо, что остался. Дети под присмотром были, и вообще.
Вообще — это то, что дети заметно изменились. Видимо, чем-то зацепил их этот тип, что они прислушались к нему. Ну, все теперь будет хорошо.
— Звонил я Сашке в прокуратуру, — Семеныч снова наливает водки. — Оль, они там твоим делом занимаются вовсю, но попусту.
— Я так и думала.
— Но кто-то же это сделал? Есть на свете человек, которому ты не нужна среди живых, и, пока его не нашли, он будет пробовать тебя убрать.
— Ну, пусть пробует.
Я почти забыла себя прежнюю. Я заставила себя забыть. Но теперь я вспомню, если понадобится.
6
Мы моем посуду — вернее, постоялец моет, а я вытираю и ставлю в шкаф. Семеныч и Лариска ушли, поблагодарив за гостеприимство, дети спят, наевшись картошки с салатами и селедкой и наболтавшись до одури. Как-то сложилось, что у меня не оказалось друзей, с которыми я могла бы вот так посидеть, а потому и для мальчишек это внове. Но у меня пунктик насчет многолюдных посиделок.
— Я и не знала, что у шефа есть брат. Отца вашего видела несколько раз.
— Да я в нашем семействе что-то типа паршивой овцы и белой вороны в одном флаконе.
— Почему?
— Потому что семейным бизнесом отказался заниматься. Я ведь когда школу закончил, бизнес у папаши только начинался, и мне там делать было нечего. А я всегда мечтал стать археологом и пошел учиться. Но пока учился, фирма разрослась, и в какой-то момент отец сказал: бросай институт, надо делом заниматься. То есть я должен был бросить мечту и то, что я больше всего на свете хотел делать, и идти в его фирму, вникать в бизнес. Когда я отказался, меня просто выбросили из дома.
— Как это?
— Да просто — выбросили, как был, даже шмоток не отдали. Иди, мол, сам на себя зарабатывай, скажи спасибо, что штаны, купленные на мои деньги, на заднице уносишь.
— Быть того не может…
У меня такое в голове не варится. Выбросить на улицу собственного ребенка просто потому, что он хочет заниматься чем-то своим… нет, это немыслимо.
— Может. Вот тебе как раз этого и не понять, ты же сумасшедшая мамаша! Я смотрю на твоих гавриков и завидую им люто, вот правда! Ты же за них полмира перестреляешь, любому в горло вцепишься, помню я, как ты с капельницы тогда сорвалась. А моей матери никогда не было до нас дела — пока мы были беднее, она работала, приходила домой, что-то готовила, что-то делала по дому, крутила бигуди и садилась перед телевизором. А как деньги появились, она не вылезает из салонов, магазинов, посиделок с такими же, как она, — ведет, типа, светскую жизнь. А мы с Серегой сами по себе всегда были. Ну, Серега пошел работать на фирму, потому что сам захотел — видимо, все-таки есть у него к этому природная склонность. А у меня — нет, так что и начинать не стоило.
— Ну и как же ты тогда?..
— Да как… Мне тогда год оставался до диплома. Пошел к декану, все ему объяснил. Он очень понятливый мужик был, душевный. Головой покивал, позвонил куда-то — дали мне место в студенческой общаге, снабдили талонами на бесплатное питание в студенческой столовке, а ребята шмотками скинулись. Ну и сторожем в музее я подрабатывал, тоже деньги. Там, кстати, и нашел материалы для первой научной работы — в запасниках пылились, никто и внимания не обращал. А потом оно как-то очень быстро все сложилось — научное открытие, ученая степень, книги, экспедиции, заграничные поездки — в общем, встал на ноги, квартиру купил, женился. Правда, женился не очень удачно — вот развелись три месяца назад, квартиру ей оставил, всех моих шмоток — в машине багажник загрузить, легко помещаются. Ну, да барахло — дело наживное, есть вещи поважнее. А с папашей я с тех пор и не виделся, да и желания нет. Ну, ему до меня тоже дела нет, как и матери.