Право на поединок
Шрифт:
Он вышел из положения. Между тем если присмотреться к письму внимательнее, то можно прочесть в нем вещи весьма горькие. Равнодушие офицерской массы, из которой была выхвачена закваска, бродило, лучшие умы, — едва ли радовало Киселева. Убрали Ермолова, уберут его — и никто не обратит внимания.
Как бы то ни было, Павел Дмитриевич усердно выполнял свои обязанности скрепя сердце. Потом началась война, и он исправно воевал.
А сразу после войны судьба его резко переменилась.
В октябре 1829 года Алексей Орлов написал ему из Петербурга: «Ты уже назначен стать во главе обоих княжеств. Пост весьма важный и при настоящих обстоятельствах значительнее, чем когда-либо был. Тебе предстоит много работы. Дело
Орлов писал это послание со слов императора. Сам, отнюдь не государственный ум и не деятель-реформатор, Алексей Федорович знал, о чем мечтает его друг, и знал, что у императора относительно Киселева имеются далеко идущие замыслы.
«Много говорили об его правлении в Валахии», — записал Пушкин в дневнике, вспоминая обед с Киселевым, возвратившимся из Дунайских княжеств, временно оккупированных русскими войсками.
Киселев получил эти княжества в управление явно не только из-за своих деловых качеств и неподкупной честности. Еще Александр ввел этот обычай — проверять задуманные государственные реформы на окраинах империи. В конце десятых годов, кружа своей мятущейся мыслью вокруг идеи конституционных преобразований, он даровал конституцию западной окраине — Польше. (И тем самым смертельно оскорбил русский дворянский авангард.)
Теперь, через десятилетие, Николай назначал Киселева начальствовать над оккупированными в ходе войны Дунайскими княжествами, зная его образ мыслей и его прошлое.
И Павел Дмитриевич твердой рукой произвел эксперимент, который определил его будущее. Он нашел княжества в состоянии хаоса, во власти коррумпированных чиновников, крепостное право, некогда отмененное, было восстановлено де-факто местным дворянством, крестьянство изнемогало под бременем всевозможных налогов, большая часть которых не доходила до государственной казны. Озлобленные крестьяне бунтовали.
После двух с лишним лет постоянных трудов, закончив создание новой системы управления, Киселев писал вице-канцлеру Нессельроде: «Определить точно права и обязанности всех классов жителей, отстранить злоупотребления, уважая приобретенные права, уничтожить барщину и натуральные повинности, упростить взимание податей, организовать судебную часть, отделив суд от администрации… и дать свободу торговле, — это значило перестроить сверху донизу здание, разрушавшееся от старых учреждений… Привилегированные классы не предвидели всех последствий преобразования, думая, что оно ограничится некоторыми уступками, необходимость которых они сознавали сами. Но в мысль этих классов не входило, что они останутся бессильными для того, чтобы сосредоточить исключительную эксплуатацию злоупотреблений власти господарей. Привилегированные классы желали удержать более или менее в целости старый порядок вещей… Обращаясь к массе населения, должно сказать, что новые улучшения по одному тому должны были найти ее сочувствие. В огромном большинстве населения пробудилось желание выйти из бедности и унижения, в которых оно находилось; оно ненавидело бояров по мере захвата ими власти, и эта ненависть и ее причины должны были быть велики, потому что народ уже прибегал к насилиям. Огромное большинство населения приобрело драгоценные права… Утвердительно можно сказать, что всякое отступление, всякое движение назад возбудит надежды класса привилегированного и что всякая подобная реакция поведет за собою общее восстание жителей, заинтересованных в поддержании нового порядка вещей».
Выводы Киселева имели основание, ибо крестьяне в
Реформы Киселева в княжествах оказались — с поправкой на иные условия — умеренным вариантом реформ, декларированных диктатором Трубецким в канун 14 декабря.
Павел Дмитриевич проводил свои реформы именно в то время, когда вблизи Петербурга бушевал мятеж военных поселений и «народ уже прибегал к насилиям». И он сам, и Николай смотрели на княжества как на некий полигон. А императору успех Киселева в Валахии горько напоминал о неуспехе «комитета 6 декабря 1826 года», созданного им вскоре после водворения в Сибирь самых активных противников крепостного права. При этом главной целью комитета были именно изыскания способов постепенной отмены рабства.
На основе обширной записки Сперанского, принципиального единомышленника Киселева, комитет составил проект закона, принятие которого заметно двинуло бы дело к освобождению крестьян, несмотря на всю его умеренность.
Николай послал проект в Варшаву к Константину. Цесаревич ответил формулой, вобравшей в себя всю пошлость политического дилетантизма и утверждавшей, что «как, с одной стороны, сохранение древнего порядка главных состояний должно действовать на твердость государственного быта, так, с другой стороны, сильнейшая ограда для сохранения главных состояний, коренных законов и государственных уставов есть их древность». И настоятельно советовал брату отдать проект на суд времени.
Значило это одно: «Будем жить, как живем. А там видно будет». Прекрасная позиция для государственного руководителя в кризисной ситуации между двумя восстаниями.
Происходило это в первой половине тридцатого года. Киселев, сидя в Бухаресте, трудился над уничтожением в княжествах крепостного права. Император, сидя в Петербурге, решил отмену рабства в России отложить на неопределенный срок.
Для объяснения этой странной нерешительности ссылаются на польское восстание, на мятеж военных поселений, на холеру.
Но и поляки, и поселяне восстали уже после того, как проект был похоронен Николаем. Что же до холеры, то один остроумный современный экономист сказал по этому поводу: «Надо заметить, что в царской России на пути либеральных мер не раз вставали грозные стихии отечественной природы. Видимо, божественный промысл сочувствовал властям».
Киселев к деятельности «комитета 6 декабря» причастен не был, так как находился в Бухаресте. Но о происходящем, разумеется, знал.
8 мая 1834 года он вернулся в Петербург.
На следующий день в половине девятого утра генерал Киселев принят был императором. И между ними состоялся разговор, открывающий намерения Николая относительно Павла Дмитриевича.
«— Я читал твой отчет, — сказал Николай, — я прочитал его весь с большим удовольствием.
Киселев искренне удивился — отчет о его деятельности в княжествах в полном его немалом объеме вовсе не предназначен был для государя.
— Ужели ваше величество приняли труд сами прочесть эту толстую тетрадь, в которой много вещей бесполезных?
— Я посвятил три вечера на это чтение, — ответил Николай. — Меня в особенности заинтересовало то, что ты говоришь об освобождении крестьян. Мы займемся этим когда-нибудь; я знаю, что могу рассчитывать на тебя, ибо мы оба имеем те же идеи, питаем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают и который их пугает. — Николай показал Киселеву на папки, занимавшие большинство кабинетных полок. — Здесь я со вступления моего на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи…»