Право на поединок
Шрифт:
Когда-то давно, ещё на каторге, один учёный мономатанец объяснил Серому Псу, почему так получается. Он рассказывал, поворачивая маленький камень вокруг большого, и, наверное, своя правда в его объяснении имелась. Однако венн не обнаружил в нём тайны и красоты, и оно ему не понравилось.
Вот Тилорн – тот умел говорить как-то так, что хотелось верить ему. Верить – и расспрашивать дальше…
Волкодав нахмурился и вздохнул, шагая вперёд. Они ещё толком не успели удалиться от Врат, а он уже мучительно скучал по друзьям, оставшимся в Беловодье. Нехорошо.
Богатые дома в Кондаре были сплошь каменные, под чешуйчатыми крышами из глиняной черепицы. При мысли о том, чтобы поселиться где-нибудь здесь, Волкодава брала жуть. Каким образом люди умудрялись спокойно спать и хорошо себя чувствовать в подобных жилищах, он искренне не понимал. Дома попроще хотя и стояли на каменных подклетах, жилые срубы в них были всё-таки деревянные. То есть, по мнению венна, пригодные для обитания. Другое дело, разросшемуся городу становилось всё тесней в кольце защитной стены, и дома вытягивались вверх, точно хилые деревья в слишком густом лесу, стискивая и без того узкие улицы. Над головой меркла полоска вечернего неба, лабиринт каменных переулков всё больше напоминал Волкодаву пещерные переходы. Ему это не нравилось. Темнота его, обладавшего ночным зрением, не смущала, но чего хорошего можно ждать от подземелий?…
– А чернила!… – продолжал плакаться Эврих. – Ты помнишь, сколько бился над ними Тилорн? Он ведь замучил гончара Козицу, пока тот сделал ему светильник с длинными трубками для сжигания масла. Он поссорился с Сиривульдом, внуком старшины рыбаков, потому что тот всё не мог сварить ему достаточно светлого и прозрачного клея. А помнишь, как он подбирал масло, дающее самую тонкую и чистую сажу?…
Венн невольно улыбнулся. Купец Гзель, обладатель всяких иноземных диковин, в конце концов перестал пускать настырного учёного на порог и даже пригрозил спустить на него злую собаку. Тилорн, ничуть не испугавшись, назавтра пришёл к нему с Волкодавом. Кажется, именно в тот день он и добыл у Гзеля то, что ему требовалось. Душистое масло, предназначенное для девичьих притираний, целую седмицу потом горело в маленьком светильничке, утопленном в корыто с водой. Тилорн, по обыкновению, с головой ушёл в опыты и в ужасе спохватился, только когда запах благовоний успел пропитать весь дом и спастись от него стало решительно невозможно. Потом заморские ароматы смешались с благоуханием всевозможных клеев, опять-таки приносимых Тилорном для испытания. Сначала появился шубный, вываренный из кож, затем костный и рыбий…
Волкодав улыбнулся опять, сообразив, что Эврих соскучился по Тилорну, Вароху и Ниилит ничуть не меньше его.
– В Четырёх Дубах я только-только развёл новую палочку, чтобы записать рассказы Рейтамиры, – жаловался аррант. – Тут же врываются какие-то незаконнорожденные, которых следовало бы отвести на рабский торг и там обменять на мешок коровьих лепёшек… предварительно оскопив… и разливают по полу драгоценную жидкость, способную запечатлеть столько премудрости, что их жалкие умишки лопнули бы, вздумай они постигнуть десятую её часть!… Нет, право, стоило бы снять шкуры с обоих и растянуть на полу, дабы человек, приготовивший эти чернила, мог вытереть ноги… И вот сегодня являются двоюродные братья этих безмозглых, и я трачу божественную кровь учёности на таблички с именами свиней! И почему каждому недоумку, обзаведшемуся деньгами, непременно охота, чтобы его никчёмная записка была начертана самыми лучшими чернилами и на самых лучших листах?… Один мне прямо сказал: сделай, как для такого-то, только ещё лучше! Я заплачу!… Да всякий раз требуют, чтобы я растворил в чернильнице свежих чернил, а потом вылил остаток!…
– Ну так приготовил бы другие, – проворчал Волкодав. – А Тилорновы приберёг.
Эврих смутился:
– Я помогал Тилорну от начала до конца, но…
– Сажу наскребёшь из камина, – сказал Волкодав. – Станут они тебе проверять, так ли блестит. Клея и масла тут тоже, по-моему, можно чуть не даром добыть…
– Да, но каждому требуется, чтобы не расплывалось в воде… Я не ручаюсь, что у меня всё выйдет как…
– А ты проверь, – посоветовал Волкодав. – Сделаешь – и вылей себе на штаны. Если отстирается, значит, что-то не то…
Улицы в Кондаре отродясь прокладывали так, чтобы отовсюду виден был дворец государя. По утрам над городом обыкновенно висела прозрачная молочно-белая дымка, и сквозь эту дымку людям казалось, будто стоявшая на горке высокая островерхая цитадель плыла над крышами, колеблясь в лучах рассветного солнца. Зрелище было в самом деле прекрасное: ни дать ни взять сказка, манящая за собой, сулящая вывести из серых пределов обыденной жизни…
«Славься, вождь!» – торжествуют рассвета лучи. «Славься, вождь!» – на прощание шепчет закат. Сколько, друг мой, по этой земле ни скачи, Ты подобное чудо отыщешь навряд…– гласила кондарская баллада, услышанная Волкодавом ещё на каторге. Северные нарлаки клялись также, будто в прежние времена ценители красоты нарочно посещали Кондар, желая полюбоваться «парящим дворцом». Снизу да сквозь туман ведь не видно, как по улочкам, круто взбиравшимся к крепости, ручьями сбегают помои…
…Когда же, вроде как теперь, над городом сгущались вечерние сумерки, цитадель грозно чернела на фоне догорающего заката, а огоньки факелов, мерцавшие по стенам, казались живыми глазами, зорко устремлёнными в ночь. Недаром в той же балладе рассказывалось о прошлом величии, о былых сражениях и о неусыпной страже, в которой вместе с нынешними воинами незримо стоят тени павших героев… Волкодав не был поэтом, и никакие чудеса и красоты не могли заставить его забыть о насущном. Он вдруг молча схватил Эвриха, шедшего чуть впереди… и швырнул его наземь. Аррант успел мимолётно подумать о запасе камышовых листов, обречённых непоправимо измяться. И ещё о том, что вот сейчас разобьётся чернильница и пропадут тщательно сбережённые остатки чернил… Сколько ни учил его Волкодав, он всё-таки ударился локтем, и в груди отозвалась острая боль.
Почти одновременно о стену дома коротко лязгнул металл. На каменную мостовую рядом с Эврихом упал толстый самострельный болт. Аррант невольно посмотрел туда, откуда он прилетел, и успел увидеть Волкодава, исчезавшего в темноте. Мыш с криками летел над головой венна. Эврих торопливо огляделся и смекнул, почему нападавшие, кто бы они ни были, облюбовали для засады именно этот городской уголок. Здесь можно было выстрелить из переулка, из непроглядного мрака, в то время как ничего не подозревавшие жертвы двигались вдоль стены, кое-как освещённой последним лучом. Даже если промажешь, кромешная тьма надёжно защитит от погони…
Где ж им было знать, что Волкодав, во-первых, учует опасность, а во-вторых, что в темноте он видит почти как днём?… Эврих услышал глухие удары, хрип и рычание, доносившиеся из потёмок. Потом оттуда опрометью выскочил человек. Эврих торопливо поднялся и храбро кинулся наперерез:
– А ну стой!…
Он хорошо помнил, как удачно скрутил в Четырёх Дубах одного за другим двоих разбойников, и впредь был готов столь же лихо сокрушать каких угодно злодеев. Но на сей раз щегольнуть новообретённым искусством не довелось. Выскочивший из переулка почему-то сделал совершенно не то, чего ждал от него Эврих. Жестокий удар пришёлся в живот. Аррант согнулся и отлетел прочь, как котёнок, на лету пытаясь сообразить, в чём же ошибка. Он не распластался на мостовой только потому, что врезался спиной в стену. Было очень больно, рот сам собой раскрылся для крика, но Эврих не смог даже как следует набрать воздуху в грудь. Оставалось падать и умирать. Тем не менее, какая-то сила помогла ему выпрямиться и отлепиться от стенки. Его противник уже отворачивался прочь, чтобы, разделавшись с неожиданным препятствием, исчезнуть в городских закоулках. Эврих шатнулся вперёд, пальцы, перемазанные чернилами, сомкнулись на вороте кожаной безрукавки. Досадливо зарычав, верзила крутанулся навстречу и сгрёб его за грудки. Эвриху показалось, будто кондарец целую вечность отводил для удара правую руку, смыкая пальцы в чугунный волосатый кулак. Который опять-таки медленно-медленно поплыл ему прямо в лицо… Эврих попытался воздвигнуть защиту, понял, что её сейчас сметут и не заметят, успел осознать себя мошкой, прихлопнутой небрежным щелчком… когда из-за его левого плеча возникла ещё чья-то рука. Она метнулась навстречу смертоносному кулаку и приняла его основанием раскрытой ладони…
…Так, как поступал некогда батюшка Волкодава, кузнец Межамир Снегирь. А тот способен был завалить тройку скачущих лошадей, ударив ладонью в оглоблю.
Эвриху показалось, будто влажный хруст прозвучал неестественно громко. Он увидел, как с лица кондарца разом отхлынула вся кровь, как полезли из орбит глаза, а рот под ухоженными усами вдруг жалобно, по-детски скривился: здоровенный мужик ни дать ни взять собирался заплакать. Потом глаза закатились. Пальцы, в которых только что трещала рубашка арранта, вяло разжались, верзила начал валиться. Эврих тоже свалился бы, но его подхватили.