Право на риск
Шрифт:
Разбудил нас крик Лукича — бортмеханика Ивашины:
— Подъем! Пурга угомонилась!
Нам повезло. Наскоро позавтракали. Но на разогрев воды ушло целых четыре часа! Брезентовый бак, взятый специально для этой цели, тек будто решето, хотя в Москве отлично выдержал испытания. Вся хозяйская посуда пошла в ход. Пока грели воду, осмотрели динамо. Оказалось, от тряски оборвался провод и замкнулся на массу. Поэтому дурили и компаса.
Наконец Ивашина мастерски запустил мотор. Пока он грелся, мы откапывали плотный, словно камень, сугроб. Потом Ивашина и я потянули машину за крылья, помогая пилоту вырулить на лед. Затем залезли в кабину, Махоткин дал газ, а летательный аппарат — ни с места. Вылезли, подтолкнули упрямца. Забрались в кабину — снова ни туда, ни сюда. Я вылез один, сдвинул машину, она стала набирать скорость, а вихрь от винта отшвыривал меня обратно. Ивашина схватил терпящего бедствие за шиворот и с трудом втащил в самолет. Едва поднялись — приметили домики зимовки, но «Н-127», как мы надеялись, около не оказалось. Стало тошнехонько.
— Здесь, здесь они были! — закричал Махоткин, когда мы подлетали к станции. — Вон следы лыж на взлете!
После короткой остановки стартовали обратно в Амдерму, куда, решили мы, улетел и Водопьянов.
Вечером после благополучного прибытия Михаил Васильевич, посмеиваясь, спросил меня:
— Чемпион, как это в боксе называется?.. Нокдаун? Дала нам Арктика по скуле.
«Откуда Водопьянов узнал, что год назад я действительно был чемпионом Ленинграда в среднем весе?» — подумал я.
— Какой же это нокдаун? Так, состояние гроги. Потеряли чуток ориентировку на ринге. Схватка продолжается, командир. Все еще, может, впереди.
— Пожалуй, как в воду глядишь. Все еще впереди, — покачал головой Водопьянов.
Отказавшись от прямого пути, на следующий день пошли на мыс Желания через Маточкин Шар. Но, как говорится, хрен оказался не слаще редьки. Мы просидели на мысе Желания нежеланную неделю из-за урагана.
Впрочем, «просидели» не то слово. Ветер достигал сорока метров в секунду. По очереди ежечасно ползали, цепляясь за благовременно натянутые канаты, к машинам, чтоб проверить и укрепить расчалки, которыми заякорили самолеты. Пурга грозила разбить машины на земле. Мы бы выдохлись и измотались в постоянных дежурствах на леденящем кровь ветру, если бы не зимовщики, которые пришли на выручку нам, гостям.
Обгоревшие на морозном вихре, со струпьями на щеках и носах, мы стартовали в бухту Тихую. Для навигации этот участок был самым трудным. Здесь врали все компаса, а сближение меридианов чрезвычайно усложняло математические расчеты штурмана. Водопьянов решил, что на сей раз он пойдет ведущим. Надо же было всерьез испытать навигационную точность радиооборудования. На его борту радиокомпас, который теоретически позволял без всяких особо сложных выкладок идти по лучу рации, стоящей на острове Гукера, к цели.
Работу радиомаяка мыса Желания проверили достаточно тщательно. Но на всякий случай договорились: если радио откажет, то машина командира зайдет нам в хвост, займет положение ведомого.
Впервые за весь переплет у меня оказалось свободное время, и я занялся аэрофотосъемкой льда, вел ледовый журнал. Однако штурманская привычка заставляла меня время от времени посматривать на приборы и следить за машиной командира. Вдруг замечаю: Водопьянов начал отклоняться вправо градусов на десять, а потом резко пошел влево и принялся мотаться из стороны в сторону. Очевидно, он потерял радиолуч. В конце концов машина командира сделала разворот и пристроилась нам в хвост. Тут же я уточнил свои координаты и курс. Вызвал «Н-127». Водопьянов молчал. В эфире услышал, как машину командира звали зимовки Желания, Тихой, Русской гавани. Тоже напрасно. Мне они сообщили, что погода впереди хорошая, а у нас она испортилась. Низкая облачность прижимала нас к морю, к ледовым полям.
Машина Водопьянова держалась за нами, меняя высоту, чтоб не терять из виду лед. Через каждые двадцать минут передавал командиру изменения курса на тот случай, если он потеряет нас в тумане и придется идти самостоятельно. Он-то мог слышать. Оставалось надеяться хоть на это.
А погода сделалась явно нелетной. Ивашина то и дело возвещал:
— Пропал командир!
— Снова вынырнул!
— Пропал! Совсем пропал…
Крики бортмеханика очень нервировали. Обстановка сделалась угрожающей. Началось обледенение. В слепом полете, когда не видишь земли, настроение становится отвратительным. Если уж и придется шлепнуться, то все-таки лучше попытаться сесть на лед, чем в ледяную воду.
— Валентин! — крикнул Махоткин. — Давай обратный курс!
Рассчитал, но пока мы продолжали идти вперед. Нужно было в последний раз попытаться установить связь с «Н-127». Тщетно. Тогда я передал земным радиостанциям курс для Водопьянова, если он повернет, как и мы, или по-прежнему пойдет вперед.
Мы развернулись. Шли бреющим полетом. Благополучно прибыли на мыс Желания. У зимовщиков узнали, что машина Водопьянова молчала со времени вылета. Измотались мы основательно. Настроение преотвратное. Заставили себя поужинать и лечь спать. А утро не принесло перемен. Над зимовкой плясала пурга. Мы готовились но первому зову товарищей вылететь на помощь. Однако прекрасно понимали — сделать это невозможно. Одна мысль, что пурга может продолжаться неделю, а может быть и две, сводила с ума.
Эфир на условной волне был нем.
Двое суток продолжалась нервотрепка молчанием. За это время мы обсудили сотни предположений о местонахождении Михаила Васильевича с товарищами. Сотни вариантов их спасения были отвергнуты, добрый десяток «утвержден».
— Нашелся!
Клич радиста мы восприняли, словно глас небесный. Нетерпеливо вырывали друг у друга листок радиограммы. Но нас ждало разочарование. «Отвечайте, кто меня слушает, ибо мой бр…» — вот и все, что значилось на бланке. Ни координат, ни слова о случившемся.
И все-таки главным было: «Живы!»
Только на третьи сутки с Водопьяновым была установлена устойчивая радиосвязь. Он сообщил, что приземлился на одном из островов Готтерштетера, просил подбросить бензин. Но при проверке его данных: по курсу, который он сообщил, по количеству израсходованного горючего, выходило, что Михаил Васильевич находится не там, где считает, а значительно севернее — на острове Грем-Белл.
Лишь двадцать первого апреля мы покинули мыс «нежеланного ожидания», как в шутку его прозвали, и взяли курс на Тихую. И через три часа двадцать пять минут после тяжелого рейса впервые в истории там приземлился самолет, поднявшийся в Москве. Беспокойство за экипаж «Н-127» помешало нам отпраздновать эту небольшую победу по-настоящему. Махоткин тотчас отдал приказ на заправку, чтобы вскоре отправиться искать товарищей, не знавших точно своего местоположения. Москва, с которой мы связались, поздравила нас с успешным перелетом и засыпала указаниями…
Об отдыхе никто из нас не думал. Я осматривал электроаппаратуру перед вылетом. Как вдруг слышу: гудит в воздухе мотор. Что за чертовщина? Уж не галлюцинация ли? Откуда здесь аэроплан?
— Самолет! Самолет! — закричал Лукич, махая руками в сторону юга.
Сомнения пропали. И я приметил, что на посадку идет машина Водопьянова. Она с ходу пошла на полосу и стала рулить к берегу.
Непомерно огромные в меховой одежде, с обмороженными лицами и руками вывалились на снег Водопьянов, бортмеханик «Н-127» Бассейн и Иванов. Мы обнимали их, толкали и хлопали, они отвечали тем же и все орали что-то радостное и непонятное. Едва не на руках проводили «пропащих» в дом, а потом запихали в баню — оттаивать.