Право на рождение. Дилогия
Шрифт:
Похоже, «принятием» она называла то, что случилось со мной в четверг.
— Словно окунулась в Средневековье, — сказала я.
— Средневековье? — Она засмеялась. — Ты странная девушка.
Я промолчала.
Тут подошла женщина с камерой и спросила:
— Могу ли я сделать фотографию для нашего информационного бюллетеня, миссис Кобравик?
— Ох, да! Ну, полагаю, никто не может избежать требований общественности.
Миссис Кобравик приобняла меня за плечи. Сверкнула вспышка. Я надеялась, что я выгляжу достойно, хотя и сомневалась в этом. Я знала, как делаются такие вещи. Фотографию
— Как вы думаете, сколько вы за нее получите? — спросила я.
Кобравик поиграла ниткой жемчуга.
— Получу за что?
Я знала, что мне стоит остановиться, но продолжала:
— За фотографию. Мою фотографию.
Она прищурила глаза:
— Ты очень циничная юная леди, не так ли?
— Да, возможно, это так.
— Циничная и неуважительная. Возможно, пока ты тут, с этим стоит поработать. Надзиратель!
Появился мужчина-надзиратель.
— Да, мадам?
— Вот мисс Баланчина. Она вела очень привилегированный образ жизни, и, полагаю, получит некоторую пользу от пребывания в подвале.
Она ушла, оставив надзирателя со мной.
— Похоже, ты здорово вывела ее из себя, — сказал он, когда она вышла из зоны слышимости.
Меня провели на несколько лестничных пролетов вниз, в подвал здания. Тут пахло гнилью, а также прекрасным сочетанием экскрементов с плесенью. Хотя я никого не видела, слышались стоны и царапанье, перемежаемые внезапными криками. Надзиратель оставил меня в крошечной, очень грязной комнате без света, куда почти не поступало воздуха. Тут даже было негде стоять, можно было только сидеть или лежать, словно в собачьей конуре.
Я спросила:
— Как долго я тут пробуду?
— Зависит от ее расположения, — ответил он, закрывая дверь и запирая меня внутри. — Скорее всего, пока миссис Кобравик не решит, что ты усвоила урок. Ненавижу эту поганую работу. Постарайся не сойти с ума, девочка.
Это были последние слова, что я слышала за очень долгое время.
Охранник дал мне хороший совет, которому, впрочем, почти невозможно было следовать.
В отсутствие визуальной информации ум начинает изобретать все, что могло бы его стимулировать. Я чувствовала, как крысы бегают по ногам, как тараканы ползают по предплечьям, мне казалось, что я чувствую запах крови, что у меня онемели ноги, у меня болела спина, и я была испугана до полусмерти.
Как я дошла до такого?
Мне снились кошмары, слишком страшные, чтобы их описывать — Нетти стреляют в голову в центральном парке, Лео снова и снова разбивает голову в кровь на ступеньках «Маленького Египта». И я, всегда за решеткой, не могу ничего сделать.
Однажды я проснулась от чьего-то крика. Только через некоторое время я поняла, что это кричу я сама.
За время, проведенное в подвале, я поняла кое-что о безумии (хотя не думаю, что такова была цель миссис Кобравик). Люди сходят с ума не потому, что они сами по себе сумасшедшие, а потому, что в какой-то момент безумие — лучший выбор. В некотором смысле сойти с ума было бы легче, потому что тогда мне не пришлось бы здесь находиться.
Я потеряла счет времени.
Я молилась.
Я потеряла счет времени.
Везде воняло мочой.
Похоже, запах исходил от меня, но я старалась не думать об этом.
Единственным признаком человеческого присутствия была зачерствевшая булочка и металлическая кружка с водой, которые просовывали через окошко в двери. Я не знала, с каким интервалом их приносили.
Прошло четыре булочки.
Потом пять.
На шестой булочке дверь отпер другой человек.
— Ты можешь идти, — сказала надзирательница.
Я не шевелилась, подозревая, что это могла быть галлюцинация.
Она направила фонарик на мое лицо; от света заболели глаза.
— Я сказала, что ты можешь идти.
Я постаралась двинуться к выходу, но обнаружила, что не могу пошевелить ногами. Она вытащила меня за руки, и ноги чуть отошли.
— Мне просто надо сесть, — прокаркала я. Голос звучал как чужой, горло было настолько сухим, что было тяжело говорить.
— Давай, милая, — сказала надзирательница. — С тобой все будет в порядке. Я отведу тебя помыться, и потом ты можешь идти.
— Идти? — Мне пришлось опереться на нее. — Вы имеете в виду, что я могу выйти из подвала?
— Нет, выйти из «Свободы». Тебя отпускают.
IX
У меня появляется влиятельный друг и враг
Я считала, что по самой скромной оценке пробыла в подвале не менее недели, хотя не удивилась бы, окажись этот срок месяцем или даже больше.
На самом деле прошло всего семьдесят два часа.
Похоже, за это время многое случилось.
Выбраться из подвала оказалось много труднее, чем спуститься туда. Странно, что находиться в сидячем и лежачем положении оказалось так изнурительно; теперь я лучше понимала бабулю и посочувствовала ей.
Надзирательница, которую звали Кьюстина, отвела меня в индивидуальную душевую кабинку.
— Тебе надо вымыться, — сказала она. — С тобой хотят поговорить.
Я кивнула. Я все еще чувствовала себя так странно, что даже не подумала спросить, кто меня ждет и как все это произошло.
— В душевой есть таймер? — спросила я.
— Нет, мойся столько, сколько надо.
По дороге в душ я мельком увидела свое отражение. Я выглядела дико. Волосы были всколочены и спутаны. Глаза покраснели, и темные крути под ними больше походили на синяки. Руки и ноги были покрыты настоящими синяками (не забудем еще и татуировку на лодыжке). Ногти были поломаны и в крови — я даже не помнила, что пыталась рыть землю, но, похоже, это было единственное объяснение. Я была вся в грязи и только в душе поняла, как ужасно от меня пахло.
Так как за душ я не платила, он был очень, очень длинным. Возможно, самым длинным за всю мою жизнь.
Когда я вышла, на скамье в душевой была разложена моя школьная форма. Кто-то ее выстирал и даже начистил мне ботинки.
Одевшись, я почувствовала, что, похоже, немного похудела. Юбка, которая сидела как влитая пару дней назад, сейчас стала широка в талии и сползала на бедра.
— Миссис Кобравик хочет увидеть тебя перед тем, как ты уйдешь.
— Ох. — Я вовсе не горела желанием снова видеть эту женщину. — Кьюстина, вы случайно не знаете, почему меня освобождают?