Право на Тенерифе
Шрифт:
– Не трогай, прошу, веру. Для тебя это понятие недоступное.
– А я и не трогаю веру. Я вообще-то рассуждаю о церкви. Это как бы разные материи.
– Нет, я отказываюсь это слушать, – Женя вскочила, – я тебя только прошу об одном: ничего не смей советовать Алине. Семья – это единственное, что имеет ценность в жизни человека. Работа, друзья, хобби – все бренно, все преходяще, все пустое. Лишь в семье человек имеет истинную силу, опору. Без семьи человек – как сорняк, от любого порыва ветра сломится, от любого дождя согнется.
– Ерунду говоришь ты. Вот уж сразу видно фанатика.
– Оставь ее, оставь, – Женя
Она встала и пошла к двери.
– Очень надо было. – отвечала Марина. – Мы все взрослые люди, в чужую жизнь нечего лезть.
Женя глянула на Марину таким тоскливым взглядом, будто говорящим, что с Мариной еще не все кончено, и что ее еще можно «спасти», вытянуть из зыбучего песка бездуховности, раз она уступила ей теперь. Та прочла взгляд Жени и даже немного испугалась. Чтобы не дать крамольной мысли осесть и развиться в уме своей православной подруги, Марина быстро затворила за ней дверь.
Тем временем, Алина с самого утра была занята делом: крепкий пьяный сон никак не помешал ей вскочить утром и вспомнить, сколько сверхважного ей предстояло сделать. Она решила для себя, что должна была выяснить правду. И вот она уже изучала в Интернете страницы детективов, которых ей скинула консультант. Созвонившись с одним из них, она договорилась о встрече и предоплате.
Детектив немного удивился тому, как решительно она была настроена начать работу в ту же минуту. Однако, этому было простое объяснение: Костя был теперь у родителей, без нее, а значит, мог под любым предлогом уехать к любовнице, и она об этом не узнает. И вот тут-то детектив мог сразу же выяснить, чем он занимается. Если не приступить к слежке сейчас, можно было прождать еще неделю, а с таким волнением она не могла прожить и дня. Алина знала, что сломается, выскажет все мужу, а тот начнет лгать, и она поверит. А потом будет поздно, и консультант не одобрит такого ее безрассудного шага.
И вот она уже встретилась в кафе с детективом, быстро передала ему конверт и все контактные данные мужа, номер машины, адреса, телефоны, фотографию, в конце концов, ссылки на социальные сети, хотя в них он был малоактивен. Все это время Женя писала ей с завидной скоростью сообщения в What’s App о значимости семьи, но Алина не стала читать ничего. Она хорошо помнила, что сказала ей консультант о чужом вмешательстве.
И потом, ей стали вдруг резко отвратительны все советы, будто она вдруг поняла, что в этой тяжкой ситуации она совсем одна, и никто не может ей помочь, а может только усугубить ее положение, да порадоваться про себя ее горю. Потому она и Юле отписалась, чтобы та не беспокоилась и не докучала ей своим заботливым участием.
Ближе к вечеру Алина не вытерпела и стала писать в чате детективу:
– Ну как у вас дела? Что-то выяснили?
– Сейчас занят. Напишу позже.
– Ок!!!
Спустя два часа пришло сообщение от него:
– Весь отчет с фотографиями и другими уликами предоставлю в конце работы.
– А сейчас хоть напишите, хорошо все или плохо, я умираю от страха уже. Смайлики со слезами.
– Заранее не расстраивайтесь. Но я уже нашел кое-что любопытное. Опять-таки, все узнаете при получении отчета.
Алина вышла на балкон и посмотрела с высокого этажа на хмурый вид района, покрытого слякотью и грязью. Когда-то давно она считала себя довольно умной, трудолюбивой женщиной с добрым сердцем, искренней отзывчивостью. Тогда она помогала близким, подругам. Могла сорваться с учебы, чтобы привезти лекарство маме или бабушке в другой город. Забывала про уроки, если нужно было помочь подруге перевезти вещи. Но тогда же Алина знала, что она делала все эти вещи и для себя: ей было приятно думать о себе хорошо, упиваться самолюбованием. К тому же, ей нравилось, когда другие хвалили ее за отзывчивость.
Годы семейной жизни исправили в ней многие слабости, в том числе и эти, и теперь Алине было все равно, что о ней думали другие. Она никому не помогала и не стремилась помогать. Если что-то случалось с родителями, она уже не срывалась за сто километров и не ехала к ним, нет, она просила Костю перевести им деньги на врача или лекарство с доставкой на дом. Подругам она вообще не считала нужным помогать: взрослые люди, пусть сами решают свои проблемы.
Но даже это было не главным в изменениях, произошедших с Алиной. Главным было то, что ум ее более не занимали ни знания, ни формулы. Она не решала задачи, она не приобретала новую информацию. Все, что она говорила, она узнала еще в студенческие годы и в те несколько лет работы перед декретным отпуском, что у нее были из всего стажа.
Костя часто с нетерпением перебивал ее, даже затыкал ей рот, утверждая, что она уже много раз говорила одну и ту же мысль. Он также ничего не хотел знать из того, что показывали по телевизору: ни про Малахова, ни про Галкина, ни тем более про Бузову. Порой она совсем терялась и не знала, как заинтересовать его разговором. Тогда она либо обвиняла его в холодности, а он просил прощения и горячо обнимал, и все заканчивалось жаркой ночью. Либо же они начинали мечтать о новых покупках – занятие, всегда упоительное для обоих. Либо же, самое банальное, говорили о детях, подгузниках, ветрянках и прочем, прочем, не интересном ни для него, ни для нее.
Мысли Алины – она знала сама – и впрямь были старыми. Они были правильными, но они никак не преобразовывались с годами. Что же делать, думала она, если она стала умной в двадцать лет, и теперь в тридцать не могла быть умнее, чем в двадцать? Это была не ее вина, ничего плохого в том не было, что она не развивалась. Да, она жила в свое удовольствие, да, она не читала больше книг – зачем? Ведь она прочла и поняла все самые важные книги в истории литературы. Что же еще от нее могли хотеть окружающие?
С присущими ей ленью и упрямством Алина не видела проблемы там, где она по-настоящему была. Она отнекивалась, она отмахивалась, не желая вдаваться вглубь, с каждым днем превращаясь во все более и более поверхностную, взбалмошную и самодовольную женщину с закостенелым умом и мировоззрением.
Между тем Алина, стоя на балконе и дрожа от холода, задавалась вопросом: «Что могло быть любопытным? Плохое или хорошее? Если бы все было худо, он бы так и написал, но нет, он выбрал это многозначное слово «любопытно», стало быть, еще не все так плохо, есть шанс, что все это оказалось плодом ее неуемной фантазии». О, как она желала, чтобы время шло быстрее, а не тянулось, как веревка! Был только один вопрос, только один. И он сводил ее с ума.