Право на возвращение
Шрифт:
Цепи высоких островерхих гор с вечными снегами на вершинах виднелись вдали, по берегам рек росли кусты и деревья, и ободранные серые стебли каких-то растений торчали над голой, покинутой землей. В день поездки — с шести утра до одиннадцати вечера, по кое-как подлатанной дороге — небо было бесцветным, земля — серой, а деревни, попадавшиеся на пути, состояли из полуразрушенных глинобитных домишек и торчащих там и сям обугленных балок: во время землетрясения, из-за непотушенного огня в печах, случались пожары. Иногда он видел издалека клубы дыма, поднимавшиеся над селениями; иногда, прямо у дороги, — группу ожидающих чего-то
Земля вздрогнула от ужаса перед Аллахом Милосердным и дрожала девяносто шесть секунд. Даже в полутора тысячах километров от эпицентра землетрясения трескались стены, крысы кричали от страха в подвалах домов, летели с полок и разбивались об пол в кухнях банки с персиковым и вишневым компотом. Брам до сих пор помнил ту ночь, хотя прошло больше трех лет. В Тель-Авиве был вечер, едва минуло восемь, когда он внезапно почувствовал легкую дрожь, словно где-то в доме сильным порывом ветра захлопнуло дверь.
Старые районы остались почти неповрежденными, эти дома — деревянные, не выше двух этажей — сохранились с той поры, когда город восстанавливали после разрушительного землетрясения 1887 года. Брам жил в центре для иностранных волонтеров вместе с американцами, латиносами, европейцами. Бороду он начал отращивать за четыре месяца до отъезда, чтобы всякому издали был виден его недавно обретенный фанатизм. С момента приезда он носил тюрбан, длинный кусок материи, который, с помощью одного из «надзирающих», научился оборачивать вокруг головы. Волонтеры работали по утрам в разных частях города: убирали мусор, водили грузовики, а тех, кто имел соответствующую квалификацию, использовали на строительстве новых домов. После полуденной молитвы они изучали Коран. Брам подготовился: он мог немного читать по-арабски, что было не очень трудно человеку, говорившему на иврите. Женщины-волонтеры жили в отдельном палаточном лагере за чертой города, на ровной площадке у подножья гор.
Ночевал он в огромном зале вместе с десятками мужчин своего возраста — пятидесятилетних, — которым обрыдла жизнь в бездуховной, потребительской Европе. Они бежали оттуда, чтобы начать жизнь заново, и теперь принимали истерический накал страстей за новый смысл их новой веры. После занятий они ели за длинными столами. А потом он шел прогуляться по улицам, подобно тысячам других мужчин в белых джеллабах, мимо чайных, где из репродукторов неслись слова молитв, а с телеэкранов ученые-муллы разъясняли смысл сутр Корана; мимо мастерских, где продавали оружие: пусковые установки для ракет, минометы, старые русские и китайские мины. Он шел и слушал, на каких языках разговаривают прохожие: французский, английский, немецкий, арабский, что-то скандинавское, русский. И каждый вечер он давал монетку слепому мальчику на Площади халифата.
Брам был опытным шофером, и ему поручили водить грузовик. Надо было разбирать руины, в которые превратились жилые районы. Тысячи волонтеров из исламских стран поделили на команды, каждая команда
Во время вечерних прогулок он часто проходил мимо музея, но не торопился заглянуть внутрь, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание. На семнадцатый день, еще до вечерней молитвы, он вошел в музей — деревянный дом неподалеку от железнодорожной станции, с которой после землетрясения не отправилось ни одного поезда. Дом оказался просторным, двухэтажным; длинный балкон во всю ширину фасада украшала искусно выкованная решетка, не тронутая маньяками-аскетами. Солнце, склонявшееся к закату, окрасило вершины гор и крышу дома в огненно-красный цвет.
Он отворил дверь и вошел в холл; пол был выложен синей и белой плиткой. У стола сидел коротко остриженный парнишка в белой джеллабе и очках в черной старомодной оправе; он читал какую-то книгу. Борода едва начала пробиваться на его юном лице. Волосы были темные, глаза карие, но на казаха или араба он не походил. Может быть, приехал из Северной Африки.
Брам поприветствовал его:
— Kajirli киип.
И юноша ответил:
— Kajirli киип.
Брам знал на этом языке всего несколько слов, но в его команде, где были люди из восьми разных стран, они общались по-английски. Он спросил по-английски:
— Можно мне посмотреть?..
— Пожалуйста. Если будут вопросы, я отвечу.
— Спасибо. С чего начать?
Юноша указал направо.
Пустая, обшитая деревянными панелями комната, когда-то здесь была столовая или гостиная состоятельной семьи; стены увешаны фотографиями и текстами по-арабски, по-казахски и по-английски.
Досай Исраилов родился здесь в 1937 году, отец — Нуржан, хирург, мать — Сагида, учительница. То было время сталинского террора, когда погибла четверть четырехмиллионного населения Казахстана. Брам внимательно прочитал тексты, посмотрел исторические фотографии и прошел в следующее помещение, обшитое точно такими же панелями.
Здесь посетителя информировали о Второй мировой войне и ошеломляющем росте советской индустрии после победы над фашистами, рассказывалось также об испытаниях первой советской атомной бомбы.
Боковая дверь привела его обратно в холл.
— Есть вопросы? — спросил юноша.
— Пока нет, — улыбнулся Брам.
Комната по другую сторону холла оказалась кабинетом с книжными шкафами, забитыми научной литературой на русском, немецком и английском языках. В рамках помещались фотографии и тексты.
Досай Исраилов поражал своими успехами с юности, семнадцати лет он отправился в Московский университет, изучать физику и химию. Окончил учебу за три года и прошел специализацию по фармакологии в Праге. На фото Брам увидел интеллигентного казаха, черноволосого, с любознательным взглядом; на другом фото — он же в белом лабораторном халате; еще на одном — в спортивном костюме, на стадионе; еще на одном — в горах, с друзьями-студентами.