Право на жизнь
Шрифт:
Торговец несколько мгновений смотрел на напарников, что-то решая, а потом махнул рукой:
– Ладно, по рукам. Бери за сорок. И по пять пятерок за девятку.
В результате за все Данил отдал триста семьдесят патронов калибра пять-сорок пять. И оставшуюся от четырех сотен тридцатку оставил у брезента с ножами – купил обойму недорогих метательных штамповок и почти точную копию ножа, подаренного когда-то дедом, только чуть короче.
– Специально переделано из итальянского «Преторианца», – похвалился торгаш. – Длинный-то – оно понятно, для боя получше, но все ж тем, что покороче, иногда поудобнее управляться бывает…
– Тебе зачем? – с едва слышным ехидством в голосе поинтересовался Санька. – От собачек отмахиваться?
– Тишина – друг молодежи, – перефразировал Данил, закрепляя чехол на раз грузе, – и самый верный товарищ
Итого – четыре сотни патронов исчезли в недрах торгашеских мешков всего за час. Впрочем, Добрынин не жалел и расстался с ними безболезненно – с тех пор, как получил, так мертвым грузом и лежали, а теперь хоть на пользу пошли. Он был уверен, что подствольник себя еще покажет, поэтому зарядов докупить не мешало, а патроны для «винтореза» были даже еще нужнее. Их в запасе оставалось не так уж и много, даже и считая с полученной от Хасана сотней «Шершней». Да и ножи когда-нибудь пригодятся.
Совершив обмен, стороны, вполне довольные друг другом, разошлись. Претворяя в жизнь решение остаться ночевать на острове, друзья заглянули в кунг и, скрепя сердце, оставили там стволы под усиленной охраной Шрека, который уже устроился на ночлег. Счетчик где-то шастал по своей китайской надобности и дожидаться его они не стали – сам найдет, если захочет.
На остров и впрямь пускали без проблем. Тот самый мрачный мужичок, стоящий на посту, обыскал их и, повертев с минуту в руках саперную лопатку Добрынина, все-таки решил не придираться по мелочам, пропустил. На вопрос о гостинице буркнул только, что мест море и нужно обращаться в желтую палатку, направо от моста вниз по реке.
– Она там одна, остальные зеленые. Вон, костер большой около нее горит, не ошибетесь, – проворчал суровый воин и махнул рукой. – Проходи. Следующий.
Костер и впрямь был не мал: жаром пыхал так, что сидеть можно было лишь на некотором удалении. Судя по тому, сколько народа расположилось около, гостиница пользовалась немалой популярностью.
Устроена она была не без хитрости. Вдоль берега реки в один ряд стояли штопанные-перештопанные двухместные брезентовые палатки, а чуть сбоку размещалась еще одна, побольше, с натянутым над ней желтым пологом. Это, видимо, было жилище хозяина, так как в отличие от остальных выглядела она достаточно обжитой – возле входа стояли высокие резиновые сапоги, две лопаты, какие-то ведра, лежало несколько мотков веревки… Хитрость же заключалась в том, что палатки предназначались не для проживания, а для того, чтобы укрыть входы в землянки, которые без этой меры вполне могло бы залить первым же серьезным дождем. Берег тут был высок и обрывист, и землянки, видимо, можно было копать без проблем, не опасаясь подтопления речной водой.
Хозяин – кудреватый толстяк средних лет – встретил их на подходе и сразу же проводил в «нумера». В землянке и впрямь оказалось сухо и, главное, – просторно. Стены были сложены из толстых сосновых бревен, посреди стоял стол, а с обеих сторон, вдоль стен, размешались широкие деревянные лежанки. Обстановку довершала сложенная из красного кирпича печурка сразу же справа от входа.
– И что – не холодно зимой-то? – поинтересовался Данил, разглядывая трубу, уходящую в потолок.
Хозяин самодовольно усмехнулся:
– У меня все по высшему разряду. Зимой до двадцати градусов внутри, даже в самые морозы – это уж как натопить. Воды тоже не бойтесь – потолок и стены глиной обмазаны и пленкой выстланы, потому и сухо. И воздух всегда свежий – чем не жизнь?
Поспорить с этим действительно было трудно, да и цена проживания спору не способствовала – брал хозяин недорого, всего по пять патронов в сутки с человека.
– Это если без содержания, – предупредил он, подставляя ладонь лодочкой. – Если ужинать будете – еще по два патрона, но уже семерку. Или по курсу давайте, один к двум.
– Почему же семерку? – спросил Данил, отсыпая еще четыре пятерки за неимением патронов седьмого калибра.
– Так карабин у меня, «Сайга», – ухмыльнулся толстяк. – Думаешь, где я вам ужин достаю?
– Выгодное дельце, – покивал головой Сашка. – Одним патроном хрюшу завалил, а остальные, что с постояльцев собрал, – в карман…
– На том стоим, – развел руками толстяк. – Сын у меня охотится. И впрямь, редко когда второй патрон сжигает.
– А как мясцо-то? – осторожно поинтересовался Данил. – Не фонит? Нуклиды, там, прочая дрянь…
– У нас чистые места, радиации уж лет десять как нету. Попадаются, конечно, отдельные пятна, но только на юге, со стороны Йошкар-Олы.
– А мутанты?
– Теперь уж редко. А раньше валом валили, только отстреливаться успевай…
– А что за танк у вас посреди острова вкопан?
Хозяин улыбнулся:
– Давайте так с вами поступим – все вопросы потом… Вы пока к костру подсаживайтесь, а я чуть позже хрюна принесу – тогда и поговорим.
Почти никто из расположившихся кружком у костра не обратил на подошедших внимания. Только седой старик с клюкой, в инвалидной коляске, сидящий чуть поодаль, словно прячущийся от его пляшущего света в сумраке летнего вечера, несколько мгновений рассматривал Данила и тут же, энергично заработав руками и развернувшись на месте, отъехал прочь. Добрынин, поймав этот изучающий взгляд, только плечами пожал недоумевающее – никому он, вроде бы, дорогу сегодня не переходил… С чего бы это старикан так отреагировал?
У костра, как это часто бывает, когда на вечернем привале собирается множество людей, уже вовсю шли разговоры. Речь держал субтильный мужичонка в камуфлированных штанах и засаленном меховом телогрее, надетом на голое тело. Говорил он, опустив голову, раскачиваясь, и как-то странно подхлюпывая носом, и только прислушавшись и присмотревшись к нему, Данил понял, что мужичок плакал.
– …Я тогда еще в маленьком поселочке жил, близ Яранска. Женато у меня померла к тому времени неизвестно от чего: распухла вся в раз и за день сгорела в лихорадке. Один я с Васяткой остался… с сынком… – мужичок хлюпнул, сморкнулся, утерся тыльной стороной ладони, вздохнул прерывисто. – И вот начался у нас в деревушке форменной ужас – дети помирать стали. Отчего, почему – никто и понять не мог. Вечером ложится ребятенок в кровать – румяный, здоровый… А утром, как встанут родители, глядь – а он уже иссохший лежит, ни кровиночки. Ручонки скрючены, черный весь… И бабку-знахарку из соседнего села вызывали, и отшельника из скита – жил от нас неподалеку, километрах в двадцати, дед… Черный весь, в веригах ходил, в гробу спал, все плоть истязал. Бесполезно. Бабка что-то пошептала, дед траву жег, под нос себе бормотал… Даже батюшка приходил, кадилом махал – не помогло. Хиреть стала деревня, люди семьями снимались, уходили. Васятке моему тогда уж годик был – эх и трясся ж я за него! Тоже уйти хотел – да куда ж с годовалым ребенком на руках подашься? Все время выжидал, думал – годок еще бы, хотя бы годок! Выждал… Знал бы тогда – эх!.. – он опять утер ладонями глаза, вздохнул, глядя прямо в огонь. – Ну и вот… Раз – легли мы как-то спать. А среди ночи просыпаюсь я и слышу в темноте от кроватки звуки такие… чавкающие. Бывало такое – он у меня когда проголодается, то не орал поначалу, а палец сосать начинал. Я и не обеспокоился сперва… Полежал еще чуток, думаю себе – вот как пищать начнет, тогда я ему бутылку-то и суну. И тут слышу – попискивать начинает. Да жалобно так, чуть ли не постанывает – никогда такого не бывало… Я быстрей лучину припалил – и обмер… Гляжу, а на краю люльки существо сидит… Маленькое само, мохнатое, мерзкое – ужас! Лапками тощими по краю кроватки переступает и на меня поглядывает. Нос – как у комара длинный, тонкий, червем извивается, и в Васятку моего уходит, прямо в животик ему… И брюхо – кровью пучится, наливается… – мужик снова всхлипнул, скривившись. – Я его дубиной – в изголовье у меня всегда палка сучковатая стояла – да только куда там… Проворное! Четыре крыла откуда-то из-под себя выпростало – и шасть в окно. Только и видел. Я к кроватке подхожу – а Васятка мой весь высохший лежит… Как мумия… – мужичок захлюпал, и глаза его, и без того влажные, набухли слезами. – Бросил я тогда все – дом, хозяйство… Корову на соседей оставил… Ушел – не было мочи в пустом доме жить… С тех пор и шатаюсь по свету. Лет пять уж брожу, места себе не нахожу. Да и не найду уж, верно…
Он уткнулся лицом в ладони, и плечи его задергались. Сидящие у костра сочувственно молчали. А что сказать – горе у человека. В таких случаях молчать лучше, чем с утешениями лезть.
– Да, времена… – нарушив, наконец, тягостную тишину, со вздохом протянул один из мужиков – пожилой бородатый здоровяк в куртке-штормовке с множеством кармашков. – Слышь, браток… ты того… Не убивайся так… Дело прошлое, найдешь еще кого. Оно, конешно, жалко. И бабу твою, и ребенка… Но надо дальше жить, жизнь на этом не кончается…