Право на жизнь
Шрифт:
Мы с Анхельмом малодушно сбежали. Еще чего не хватало — ехать через весь город у всех на виду. Тем более, следующей повозкой подразумевался тот самый «ближний круг», а кому в ней сидеть, когда супруги и наследники уже впереди? Мне, Анхельму, да арну Шентии. Нет, спасибо, его светлости вчера-то много было, еще и всю ночь в покое не оставлял…
Вспыхнула, вспомнив свои ночные метания в постели. Сны были жаркие и стыдные. Во сне я тоже была пресветлой арнаи, только не потому, что император титул пожаловал, а так, как обычно арнаи и становятся — через высокородного супруга. Только ни брачных клятв принесено не было, ни церемоний в храме —
Разбудила среди ночи Греттена, спихнув того ногами нечаянно на пол. Дикая тварь огрызнулась, пристроилась на подушке, стукнула когтистой лапой по лбу — спи, кому сказано. И сны с мансом уже совсем другие пошли — мрачные, зловещие.
Снова скрывались, бежали что есть сил. А ножки короткие, детские, бессильные. До бегства — паника, дом вверх дном. Нутром чую — плохо. Совсем плохо. Все, кто есть в доме — никого больше не увижу. Потому и не хочется в лица смотреть, нашла себе другую причину для рева — размазываю слезы по щекам из-за забытой куклы, а меня и слушать не хотят, подхватывают на руки и прочь… Прадед иногда только замирает на секунду со стеклянным взглядом, шепчет какие-то имена, а следом беспомощный приговор: «всё… всех положил». И снова горы Истрии, прадед надо мной колдует, что-то спешно на запястьях плетет, а потом гонит прочь — одну, навстречу диким ветрам…
Греттен же и вывел из тяжелого сна под утро, одарил новой порцией Света — вроде как скомпенсировал. Воспоминания детские, что я могла в том возрасте соображать. Зато сейчас, пока видения из головы не выветрились, переосмыслила по-новому. Это прадед-маг меня запечатал. Не просто спрятал среди чужих людей, а последние силы потратил, чтобы по крови не нашли. Значит, тот, кто нас искал, это не просто залетный разбойник. Это маг. Маг-убийца. И не кому-то одному мстил — всю семью хладнокровно вырезал, прадед это и чувствовал, спотыкаясь на ровном месте, пока бежали. И невинного ребенка тоже не пожалел бы. Кандалы Тротта — тоже прадед. Не мог он знать, что правнучка тоже магом выйдет, но со всех сторон подстраховался. Разве что в спешке сработал кандалы не до конца, оставил ниточку, а за ней и весь клубок раскрутился.
Жив ли еще этот убийца, что за он цель преследовал? И зацепок-то не так много — два женских имени да неизвестный город, из которого спешно бежали в Истрию. Год только известен — тот, в который я в приюте очутилась. А осень это была или весна — в горах Истрии и не разберешь, промозглые ветра в это время одинаково дуют.
— Греттен, ты ведь не просто так мне эти сны показываешь? — спросила я манса, будто безмолвная тварь могла ответить. — Это все… оно еще не закончилось, да?
Манс смотрит пристально своими изумрудными бусинками. Медленно моргает. Лучше бы заворчал или укусил, чем вот так, почти по-человечески… И пришло понимание: не закончилось.
Тяжелая, в общем, была ночь. Зато бурлящий весельем город быстро привел в чувство. О-оо, чего тут только не устроили в честь дня Содружества! Мы с Хельме во все глаза пялились на великую столицу, перебегая от одной площади к другой, любуясь высоченными белокаменными храмами, дивились разодетым
Я поначалу растерялась от шума и целых толп гуляк, но Хельме себя чувствовал как рыба в воде — сам ведь в крупнейшем торговом порту вырос.
В многочисленных каналах качаются на узких лодочках музыканты, песни горланят; в одном даже заплыв гребцов устроили — участвуй, если горазд! Пляски, балаганы с представлениями, музыка со всех сторон! В одной стороне хохочут, аж за животы держатся — там забег манчей устроили на потеху публике. А из манчей ведомо какие бегуны — лягут на толстенькое брюхо и лежат в направлении цели. Хозяйки бренчат монетками, зазывают питомцев блестящими обертками от конфет, сюсюкают — смех да и только. Манса, что-ли, выпустить?
В другой стороне рев стоит и вопли, у крепких мужиков другая забава — повозку перетягивают двумя ватагами. На повозке с десяток девиц сидят, хихикают, парней подначивают.
А еды-то сколько разной! Видимо, подсуетились торговцы к празднику, навезли необычного товара из других стран. Народ с любопытством заморские продукты пробует, а продавцы аж глотки надрывают:
— Бастурма самаконская, на солнце вяленая, самим шахом похваленная!
— Айран! Айран! Горло промочи, колбасник, а то блеешь как баран!
— Плоды чудесные, лесные! От них зубы растут запасные!
Не город — а одна сплошная ярмарка!
— Ардин-джаним! Жди меня тут! Я быстро! — сверкнул улыбкой Анхельм. — Не уходи никуда!
— Ладно, сам только не потеряйся!
Хельме оставил меня в небольшом уютном парке на скамейке и побежал по каким-то неотложным делам. Когда у него так глаза горят — ничем не удержишь, опять какой-то сюрприз задумал. А настроение-то как поднялось! Сижу, на людей смотрю — какие все нарядные, радостные. Когда бы я еще такой праздник увидела? Разомлела на весеннем солнышке, тут оно уже хорошо пригревает, и зелень уверенно пробилась. Воздух такой свежий, вкусный, с моря соленый запах доносится. Парк чуть вдалеке от гомона, можно передохнуть от суеты. Парочки ходят, мужчины причудливо перед дамами расшаркиваются. Да, это не наша провинция…
Пока любовалась этой беззаботной жизнью и передо мной галантно кто-то поклонился, изящно подметя шляпой с длинным пером землю. Какой-то мужчина — высокий, статный, с длинными черными волосами. Лицо скрыто маской, но сегодня этим никого не удивишь — половина города в маскарадных костюмах. Этот, видимо, оделся сообразно эпохе Всесветной войны — в допотопный сюртук, кружевную рубашку с широкими рукавами, долгополый плащ, перехваченный у шеи дорогой пряжкой. Вроде и смешно уже такие наряды в наше время видеть, а ему идет, смотрится элегантно и носит он старинную одежду так легко, будто сам из глубины веков вышел.
Улыбнулась ему — сегодня все вежливые, запросто необязательные разговоры заводят, как будто игра такая. И я тогда подыграю, подниму случайному прохожему настроение.
— Несказанно рад нашей новой встрече, Ардинаэль.
Чарующий бархатный голос незнакомца пригвоздил к месту. В горле мгновенно пересохло, а тело сковал старый, давно забытый страх. Сердце гулко ухнуло, да где-то в животе и осталось. А он уже стянул маску, улыбаясь мне самой прекрасной из виденных улыбок. Безумно, нестерпимо красивый мужчина. Таким я и видела мэтра Воракиса в последний раз — в видении-кошмаре, насланном Вечными в испытаниях на турнире.