Право на жизнь
Шрифт:
Вдруг стало очень неприятно и за самого себя стыдно. Я понял, что именно собачья, ничем не мотивированная верность держала меня на моем «родном», но загнивающем заводе, на плохо оплачиваемой должности. Именно верность своей старой компании, всем моим «гнилым» корешам и подругам «не первой свежести», заставляла меня, тридцатилетнего взрослого мужчину, терпеть те оскорбления и насмешки в свой адрес, которые они себе позволяли на сабантуях. Это как же я сам себя ненавидел, что позволял себе жить в таком откровенном говне? Почему я раньше об этом не думал?
— Чего
Я шел за Михеем, но постоянно оглядывался назад, на этого некогда человека с противогазным «хоботком», и все думал, думал с каким-то мазохистским наслаждением, что и сам до своего тридцатого дня рождения — был почти таким же…
— А как ты, батя, этого монстра приручил? — поинтересовался я, чтобы хоть как-то отвлечься от мучительных сравнивающих мыслей.
— А никак, — старик хмыкнул, видимо, вспоминая то время. — Случилось как-то, что выброс вон тот вертолет в полете застал. И пролетал он в аккурат над моим «пузырем». Ну, и рухнул сюда. Вот тогда я и узнал, что в самый момент выброса «пузырь» открывается. И только таким способом сюда проникнуть могут те, на кого выбросы действия особого не имеют.
Я заметил невдалеке, у подножия холма, голубое свечение «электры» и между делом швырнул в нее гаечку. Аномалия шарахнула разрядом, заставив старика нервно дернуться. На этот раз я ловко увернулся от подзатыльника учителя, чем заслужил его молчаливое, написанное на лице, одобрение.
— Батя, ты уже второй раз какой-то «пузырь» упоминаешь. Это название большой аномалии, в которой мы сейчас?
Я задал второй вопрос, не получив еще ответа на первый, чем вызвал недовольство старика.
— Вот молодежь, все вам не терпится! Ты слушай, что я говорю, и не перебивай, а как закончу, то и дальше спрашивай, — дед даже притормозил, чтобы отчитать меня. — На чем я остановился?
— На том, что «пузырь» открывается, когда выброс Зону трясет, — улыбаясь, напомнил я его последние слова.
Дед постоял, почесал маковку через шапку, вспоминая, что он хотел сказать, и продолжил:
— Так вот, весь экипаж вертолета помер, а этот один выжил, — старик махнул в сторону чавкающей и похрюкивающей от удовольствия твари. — Пожгло ему мозги знатно. Он еще осознавал себя человеком, стонал, просил меня, чтобы я ему помог. А я-то знал, что шансов у него мало, но все же попытался. Тело подлечилось, а вот головушка… Со временем все человеческое у таких отмирает. Задержалось в голове лишь то, что корни глубоко-глубоко в извилины пустило. Хороший был вояка, верный службе, вот и осталась у него лишь собачья натура да верность. Но запомнил звереныш своего спасителя, и теперь вот мне служит в благодарность. А я его подкармливаю.
Вдруг громыхнул гром, и с неба, затянутого тучами, стал моросить дождь. Дед извлек из своей необъятной сумы брезентовый сверток, развернул и накинул поверх телогрейки плащ-накидку.
— Зона плачет, — проворчал старик под нос, закурил и пыхнул из-под краев широкого, не стянутого капюшона едким дымком
— О, так это! Там же где-то мой автомат остался, — глянув на свой скромный обрез, я вдруг вспомнил про потерянное в схватке с Полканом оружие. — И «кольт» мой тоже там должен валяться.
— У-у-у, вспомнил! Твой «калаш», скажем так, песик уже «погрыз». Не знаю, что он с ним делал, но стрелять из него ты уже не сможешь, — развел руками дед. — А пистолетик в той грязюке искать — так это сам, без меня.
Мы с ним еще где-то полчаса побродили и, нагуляв себе аппетит до состояния первобытного голода, вернулись к хате. Дед на этот раз не стал особо морочить себе голову, сварил макароны и перемешал их с банкой армейской тушенки. Я сразу влюбился в это блюдо и уплетал его за обе щеки, аж за ушами трещало. Под завтрак старик не стал предлагать самогон, сославшись на то, что это лекарство и принимать его можно лишь на сон грядущий, но никак не с утреца. Собственно, не сильно-то мне и хотелось эту горючку употреблять.
— Ты чего-то слышал о проекте «Абсолютная крепость», сына? — вдруг спросил учитель, перед тем как закинуть в рот очередную ложку горячей еды.
— Это был риторический вопрос или я действительно мог что-то об этом проекте слышать? — привычно ответил я вопросом на вопрос и продолжил чавкать.
— Это был вопрос «на авось». А вдруг чего и слышал ты на своем заводе или где в тырнэте чего читал. — Дед пожал плечами.
— Не-а, даже ничего похожего не слышал. А что?
Я продолжал жевать, но уже внимал каждому слову старика, понимая, что сейчас он выдаст очередную порцию любопытнейшей и полезнейшей информации.
— Ты про «пузыри» спрашивал, — дед отложил свою ложку и начал издалека, — так вот, «пузырь» — это хитрая пространственная аномалия. Часть гнутого пространства, свернутого в подобие замкнутой сферы. Только вот сферы эти, как бы тебе сказать, бывают выпуклые и… впуклые, что ли. Объяснить это трудно, я не силен во всех этих ерундовинах, но знаю, что бывает пузырь в форме обычного шарика, а бывает… даже не знаю, как сказать. Бывает антисфера. Внутрь нормальной сферы не попасть, а выйти наружу можно просто, даже не почуяв ничего. С антисферой — все во многие разы печальнее. И не приметишь того момента, как попал в нее, а вот выйти обратно, за ее пределы, уже никак не сможешь. Ловушка страшная, многих в Зоне сгубила. Преодолеть границу «пузыря» и попасть за ее пределы практически невозможно. Это как по ленте Мебиуса бегать туды-сюды, сколько ни бегай, все равно в исходную точку приведет.
— Невеселенькая перспективка. — Я воткнул свою ложку в макароны. — Так мы, получается, в такой антисфере? Я же попал сюда запросто, без напрягов каких-либо… Получается, выйти отсюда теперь нереально?
У меня вдруг засосало под ложечкой, и по спине пробежал ознобный холодок. В эту минуту до меня начало доходить, что с этой Зоной, блин, можно так попасть, что мало не покажется! Из любой тюрьмы, любой колонии, любой лагерной «зоны» можно теоретически убежать, пока живой, но вот из подобной аномальной…