Право выбора
Шрифт:
А я легкомысленно думаю о встрече с Мариной. В другой ситуации слова большого ученого вдохновили бы меня, ободрили, и я понял бы, что с Носорогом легко сработаться — ведь он разбирается в самых причудливых извилинах души человеческой. Но я лишь облегченно вздыхаю, когда он наконец протягивает морщинистую коричневую руку.
Домой, переодеться — и к ней!..
В природе существует некий вероятностный закон, когда события скапливаются в одной временной точке. Целые месяцы размеренной жизни — и вдруг завертелось… Сегодня прямо-таки везет на начальство: у меня на квартире сидит Цапкин.
— Я
Вид у Цапкина загадочный. Глаза поблескивают, как зеленые стеклянные шарики.
Молча достаю коньяк, рюмки. Он пьет маленькими глотками, не спешит.
— Выкладывай, с чем пришел!
— Те-те-те… не торопи, а то поперхнусь.
Смакует коньяк. Не поморщившись, закусывает лимоном.
— Так, так. Значит, к Феофановой на новоселье собрался?
Я удивлен.
— Хотя бы.
— А я не пущу.
— Что за вздор?
— В твоих же интересах, чудило. Вот почитай, что ейный муж настрочил. Ты, оказывается, увел у него жену с ребенком. Требует сатисфакции, или как оно там по Малинину-Буренину. Морально-бытовое разложение. Понимаешь, куда, подлец, метит? В самый ответственный момент, когда в верхах решается вопрос, быть тебе или не быть вместо меня директором института. Благо, успел перехватить, а то заварилась бы каша. Возьми!
Сует аккуратно сложенную бумажку.
— Зачем? Оставь у себя. Может, еще пригодится.
Цапкин укоризненно покачивает головой:
— Ты, брат, к таким вещам не относись легкомысленно. На чем обычно сыплются? На бытовых вопросах. Можешь принести миллионный убыток государству — и ничего. Кто, мол, не ошибается! Ну, сделают внушение, понизят в должности, переведут на другое место, в худшем случае вычтут с гулькин нос, для проформы. А чуть в бытовом вопросе запутался — амба, на тебе тень Каина! Феофанова ведь не разведена, целых два месяца жила у тебя. Я предвидел, чем кончится, хлопотал для нее комнату.
— Зря старался. Я уговаривал ее не переезжать. И вообще пошел бы ты к черту со своими интригами! Это дело касается только меня и ее. Понял?
Цапкин явно озадачен:
— Тю! С ребенком. Или мало тебе девушек? Отхватил бы министерскую дочку. Данные у тебя есть — особняк, положение в обществе.
— Мне наплевать на все.
— И на директорское кресло?
— На кресло я плюю с особым удовольствием. Кресло — мебель. А все, что для мебели…
— Ладно. Не кипятись. Я ведь, как друг, должен был довести до твоего сведения. Ты же знаешь: я в принципе не против морально-бытового разложения. Шучу, шучу… А эту бумажечку мы вот так — на клочочки и в корзину. К Феофановой все-таки воздержись. Не забывай: за тобой числится еще Перуанцева! Мы тогда замяли историйку. Но ведь она может всплыть…
Мне противно и тоскливо.
— Уходи, Герасим, — говорю я, сдерживая клокочущую ненависть. — Уходи и больше не приходи…
Перуанцева… Замяли историйку… У этого негодяя все на учете. Но почему «замяли»?
С Перуанцевой меня познакомил все тот же Цапкин на одном из своих семейных вечеров. «Вот тебе баба — Архимед!» Красивая женщина с немного усталым выхоленным лицом. Я не знаю, каким способом достигается подобная белизна кожи. «Холостая… — шепнул Цапкин. — Личная секретарша Храпченко». Ближе мы познакомились во время поездки в США. Храпченко почему-то счел нужным
Запомнился московский разговор. «Ты не думай, что я безнадежная тупица, — сказала она. — Я все понимаю. Личный секретарь… Что это такое? Здесь кроется нечто несерьезное. Я ведь готовила себя совсем к другому…»
И еще один разговор. Загородный ресторан. Совершенно случайно я зашел сюда поужинать. И сразу же увидел ее. Она о чем-то разговаривала с Храпченко, улыбалась. Он провел ладонью по ее руке. Заметив меня, не смутились. Храпченко указал на стул. Я поблагодарил и отошел. Вот после того вечера и состоялся разговор. «Он мой начальник, — сказала она. — Пригласил. Не могла же я ему отказать. Это было бы невежливо». — «До каких границ простирается твоя вежливость?!» — ехидно спросил я. Она метнула злой взгляд. «Я запрещаю тебе разговаривать со мной подобным тоном! И вообще я с тобой только теряю драгоценное время. Прошел уже год, а ты ни мычишь, ни телишься…» Ого! Я ушел. И больше мы не встречались. Черт возьми! Оказывается, у этой дамы время на вес золота. А я-то поверил в любовь… Она ищет точку опоры… А вот научился ли я мычать, до сих пор не знаю. Баба — Архимед…
Лезу напрямик, через кусты. Темно, хоть глаз выколи. На фоне освещенного окна двое: Марина и Бочаров. Увлечены разговором. Они стоят здесь, на улице, у окна. Он держит ее руку. Замедляю шаг.
— Вы, Сергей, — незаурядный человек. Ваша проблема заинтересовала и меня. На досуге поразмышляю. Решение иногда приходит неожиданно. Тихов создал астробиологию. А ведь не подай ему рядовой специалист — девушка-агрометеоролог — благую мысль, возможно, и астробиология не получила бы обоснования. Так что не пренебрегайте мнением и такого рядового инженера, как я. Есть люди, на которых лежит печать гениальности, хоть они пока еще и не совершили никакого переворота в науке. Сегодня я вас очень внимательно слушала и сделала заключение…
— Гений-самодурок. Топчемся на одном месте. Я ненавижу себя за творческое бессилие. Оживаю только возле вас.
Она смеется:
— Стимулятор…
— Откровенно говоря, надоела мне «думающая группа». Хотелось бы поработать под вашим началом. Возьмете к себе в лабораторию? Я вам за пшеном бегать буду. У вас острота мысли необыкновенная. Интересно жить…
Она отнимает руку.
— Ну вот и обменялись комплиментами. Алексей Антонович так и не пришел…
— Подымахов задержал.
— Жаль… Завтра рано вставать.
Она уходит. Бочаров все еще стоит под окном. Свет гаснет. Поворачиваюсь и теперь уже не спеша выхожу на аллею. Опоздал…
У Бочарова на лице печать гениальности? Не замечал что-то.
Эх, Марина, Марина…
— Марину-то упустил, бобыль несчастный, — ворчит Анна Тимофеевна. — Вот что я скажу тебе, Алексей Антонович, только не обижайся: нет в тебе мужской хватки. Все норовишь по-интеллигентному. А она опять тебя обдурила. К Бочарову прилаживается. Видит, мальчишка глупый, вот и закручивает ему мозги.