Право выбора
Шрифт:
— Почему же несерьезно?
Щеки Дранкина розовеют.
— Мы решаем важный вопрос.
— Я вопрос не поднимал — и умываю руки. Заниматься испытаниями не буду. Это мое последнее слово.
Дранкин невозмутим.
— Добро. Ищите себе достойного заместителя. Цапкин исключается. Не найдете — сами найдем. Незаменимых людей нет.
— А кем бы вы заменили Менделеева или Эйнштейна?
— Вы — далеко не Менделеев и не Эйнштейн. Нужно быть скромнее, товарищ Коростылев, ждать, пока вас оценят другие. Авария остается фактом. Испортили нам всю обедню…
«Подвел под монастырь», «испортил обедню» — откуда вся эта поповщина?
— Ну хорошо. Вот что, товарищи. Довести успешно испытания до конца может только Бочаров…
Бочаров делает протестующий жест.
— Именно он. Кроме того, предлагаю ввести в одну из комиссий Феофанову.
— А это еще зачем?
— А вот зачем: принцип регулирования, то есть основная идея импульсного реактора, принадлежит Феофановой и Бочарову. Они сделали это великое открытие. Они и обязаны испытать установку во всех режимах. Я понимаю: получилось как-то не по специальному предписанию и вопреки приказу. Но факт остается фактом. Открыли!
Голос Щукина:
— Кто может подтвердить?
— Свидетелей много. Хотя бы Ардашин. Вишняков. Сотрудники препарационной лаборатории.
— Почему вы до сих пор скрывали факт?
— Хотел присвоить открытие себе, товарищ Цапкин.
— Не надо паясничать, товарищ Коростылев. Мы вас спрашиваем!
— А мы не хотим отвечать.
В коридоре встречаю дядю Камиля. Старик со своим персоналом обеспечивает противопожарную безопасность. Коварный натрий может просочиться в какую-нибудь щелку, вспыхнуть, соединившись с водяными парами. Исключено-то исключено, а ухо держи востро… Вот почему наготове металлические листы, вот почему операторы с повышенным вниманием следят, каково давление в системе. Все в просторных комбинезонах, в войлочных шляпах, защитных очках, плотно прилегающих к лицу. В шкафах на всякий случай костюмы из огнеупорного материала, ботинки из асбестовой ткани. Тушить «натриевый» пожар водой нельзя: это все равно что подливать масла в огонь.
У Камиля угрюмый, замученный вид. Пора, пора уходить на покой. Тут молодой свалится с ног. Сколько было волнений! Камиль — человек с повышенным чувством ответственности. Самый большой шайтан — реактор — притаился в центральном зале. Шайтан, подвластный Камилю, — натриевый контур.
Грандиозность всего, что здесь творилось, потрясла старика. Он берет меня за рукав, спрашивает:
— Куда живем?!
— Ничего страшного, дядя Камиль. Ничего страшного. Ведь самое важное: никогда и ничего не бояться. Только так человек обретает свободу…
Но эти афоризмы не для Камиля, а для себя. Почему любое начинание рождается в кровавых муках? Или людям в самом деле так трудно понять, где добро, где зло? Блестящий теоретик Дранкин, трезво мыслящий ученый, и другие ученые, преданные науке люди, разве они не понимают, какую ношу взвалили на меня? Я кряхтел, но тащил этот груз. Неужели они не поняли, как оскорбили, принизили меня сегодня? Во имя чего? Во имя чего, я вас спрашиваю, все должно рождаться в муках? Мне лично для себя ничего не нужно. За что они так не любят меня? Почему кричат: смирись, смирись! Во имя чего? Перед кем?
Есть еще академик Золотов. Мой высший научный суд, моя партийная совесть. Он должен понять. Я напишу…
О чем? О чем я должен писать академику Золотову? Разве установка не введена в строй? О том, что я
Мерзко и тягостно на душе. Я никогда не писал подобных бумаг и никогда не буду их писать. Если я боюсь казаться приниженным перед своими товарищами, то как страшно вывалить свое мелкое нутро перед таким человеком, как Золотов. Лучше сдохнуть в глуши забытым всеми…
Почему стенаешь, человек?.. Ведь она вертится, черт возьми! В науке за какой-нибудь десяток лет сделано больше, чем за все времена. Кто-то движет всем. Кто-то построил огромные массивы домов, кто-то создал целые города науки, построил атомные электростанции, возвел науку до звезд. Это те самые шеренги людей с партийной совестью, к которым ты причисляешь и себя. Ваш институт — лишь крохотная ячейка науки, капля в море. А ты, рассматривая каплю в микроскоп, обнаруживая инородные тела, увеличенные твоим воображением в миллионы раз, вдруг поверил, что они-то и являются хозяевами всего. Но паутинка-то очень непрочная. Где Храпченко, где Цапкин? Одно движение пальца таких, как Золотов, — и нет Храпченко, а Цапкин на побегушках у Федора Федоровича. Он ведь всегда был на побегушках, всегда холуйствовал и никогда не знал радости творчества, преодоления истинных трудностей. Или, может быть, ты завидуешь таким людям?
Ты сделал свое дело, старик. Не в муках рождается всякое благое начинание, а в преодолении инерции, обывательщины, мелкого стяжательства и приспособленчества. В преодолении инерции… Тебе как ученому это должно быть понятно. Еще до твоего рождения великий поэт сказал:
«Наша жестокость дала нам силу, ни разу не сдавшись жизни, нести наше знамя».
Под жестокостью он имел в виду непримиримость, убежденность.
Просто иногда человек должен подводить итог. И тогда все прояснится. Ведь драка идет не по пустякам. Драка идет всерьез.
18
Да, да, каждый год человек должен подводить некий итог. Иногда ему просто необходимо уходить в леса, бродить с рюкзаком за плечами, спать на сосновых ветках.
Я подметил одно обстоятельство: все мои мечты рано или поздно сбываются. Когда-то мечтал о славе — и она идет за мной по пятам: работу перевели почти во всех странах, получаю кипы писем от незнакомых людей. Однако исполнение желаний всегда носит уродливый характер. Невольно задумываешься: зачем тратил столько усилий на установки, на институт, если слава пришла совсем с другой стороны? Не лучше ли было бы с самого начала заняться разработкой теории? Ведь комплекс ученой полноценности — явление редкое, исключительное.
Жизнь сложилась бы как-то по-иному.
Потеряв Подымахова, я стал мечтать о Сибири. Мне представляется зеленый покой тайги, спокойное течение жизни, отрешенность от мелочей. Ведь главное уже сделано, и некуда особенно торопиться. Я побывал почти во всех частях света, повидал немало. Уйду от тревог и волнений, стану дышать крепким морозным воздухом, устремляться мыслями в глубины мироздания. Много ли одному человеку надо?.. В Сибири цветет таинственная кашкара. Можно шляться с ружьишком по голубым распадкам и падям. Уютный костерик на привале… Может быть, именно в Сибири встречу девушку, которая станет моей судьбой…