Православная церковь — враг просвещения
Шрифт:
Хотя в 1828 г. цензурный устав был несколько изменён, но общий дух его, враждебный просвещению и науке, сохранился. Теми же реакционными идеями был пронизан устав духовной цензуры, утверждённый в 1828 г. и действовавший без изменений вплоть до 1917 г. В сочинениях прежде всего искали «богохульные и дерзкие извращения вольнодумцев», мысли, «пахнувшие вольностью и неуважением к власти, от бога установленной». Духовная цензуpa подходила к сочинениям не только с чисто церковных позиций, но и с точки зрения «государственных правил» — выискивала в них места, «неблагоприятные гражданскому правительству». Защищая православие, духовное ведомство неразрывно связывало его с самодержавием, т.е. поступало так же, как и светская цензура при просмотре представленных ей сочинений.
Новый устав
Слежкой за авторами и поисками в произведениях выражений, направленных против бога и церкви, занимались не только светские и духовные инквизиторы, но также сыщики III отделения и продажные журналисты. Об одном таком сыщике, «старинном литераторе», «преданном церкви и престолу», «Борьке Фёдорове», у которого было 7 корзин с выписками из журнала «Отечественные записки» «противу бога, противу христианства, противу нравственности», с похвалой сообщили шефу жандармов.
Тип цензора-инквизитора, боровшегося против народного просвещения и науки, увековечен Пушкиным:
… Глупец и трус, что делаешь ты с нами? Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами; Не понимая нас, мараешь и дерёшь; Ты черным белое по прихоти зовёшь, Сатиру — пасквилем, поэзию — развратом, Глас правды мятежом, Куницына Маратом. Решил, а там поди, хоть на тебя проси. Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси, Благодаря тебя, не видим книг доселе?
В период жесточайшей правительственной реакции 1848-1855 гг., названных «страшным семилетием», цензурный террор достиг невероятных размеров. По словам А. В. Никитенко, цензура «приняла характер столь одиозный, столь исключительно запретительный, что всякое благонамеренное движение в науке, в литературе, в обществе стало не только затруднительным, но почти невозможным». Помимо цензурных органов, было организовано ещё «око царёво», секретный цензурный комитет, во главе которого Поставили «палача науки», «фанатика ярого» Бутурлина,
который, не жалея груди, беснуясь, повторял одно: «Закройте университеты, И будет зло пресечено». (Некрасов)
Д. Бутурлин, осуществляя политику самодержавия, по словам литературного критика П. В. Анненкова, «с ненавистью относился к слову, мысли о свободе, проповедовал безграничное послушание, молчание, дисциплину». Этот мракобес даже в евангелии искал революционный дух. «Не будь евангелие так распространено, — говорил он, — то его бы следовало запретить за демократический дух, им распространяемый»36. Руководимый Бутурлиным секретный цензурный комитет осуществлял «высший в нравственном и политическом отношении надзор за духом и направлением книгопечатания». В книгах выискивалось прежде всего то, что, по мнению защитников православия, подрывало авторитет церкви. Например, в учебнике истории Смарагдова исключили места о Магомете и основанной им религии, так как, по словам цензора, Магомет был «негодяй и основатель ложной религии».
Для усиления инквизиторской деятельности в цензурные комитеты назначали опытных душителей мысли, профессоров духовных академий. Так, профессора Московской духовной академии H. П. Гилярова-Платонова, занимавшего в академии кафедру по изучению ересей и раскола, перевели в московский цензурный комитет. Его деятельность в цензурном комитете была настолько реакционна, что современники обвиняли его в религиозном фанатизме и называли инквизитором37.
В качестве постоянного представителя в главное управление по делам печати входил обер-прокурор синода. По настоянию синода был организован ещё особый секретный комитет духовной цензуры, которому для расправы с просвещением были предоставлены такие же широкие полномочия, как и бутурлинскому застенку.
Влияние духовной цензуры распространялось на все стороны политической и культурной жизни. Зная придирчивость духовной цензуры, светские цензоры старались согласовать с ней свои отзывы во избежание обвинений в «нецерковности». Через духовную цензуру проходили
Светские цензоры нередко сами страдали от обвинений духовных инквизиторов. Зная, что духовное ведомство враждебно настроено к науке и просвещению и что ему легко обвинить автора любой книги в материализме и ниспровержении религии, цензор Волков в своём отзыве о необходимости изменения цензурного устава писал: «Материализм основывается в своих выводах на науке, религия исключительно на вере. Спрашивается, можно ли допускать к печати трактаты о материализме? Придерживаясь буквы закона — нельзя, потому что может поколебать веру. Следовательно, все трактаты, основанные на опыте и наблюдении, должны быть запрещены. Если же пропустить, то духовное лицо может возбудить бурю, доказывая, что эта статья атеистическая, подрывающая авторитет православной церкви»38.
7
В 50-х годах XIX в. большое развитие получило изучение русского языка, народного творчества, появились замечательные работы Ф. Буслаева, A. H. Афанасьева, В. И. Даля, И. И. Срезневского, публиковались исторические акты, извлечённые из древних хранилищ.
Духовное ведомство не поощряло, однако, учёных, стремившихся использовать ценные исторические материалы, хранившиеся в монастырях и церковных библиотеках. Известный русский учёный П. M. Строев проделал огромную работу по выявлению и описанию рукописей, старинных исторических актов. Его экспедиции были предоставлены широкие полномочия, но синод не только не оказывал помощи Строеву в этом большом и ценном начинании, но, напротив, чинил ему препятствия, он отказал ему в выдаче открытого листа для свободного посещения монастырей и церквей и занятий в них. В связи с этим Строев писал: «Отказ синода в даче открытого листа весьма меня огорчил и обескуражил: я теперь совершенно во власти отцов настоятелей… Как объяснить доводы синода?… Доступ к иному хранилищу старины был для меня многократно труднее и продолжительнее, чем разбор скрывающихся там документов»39.
Несмотря на препятствия, чинившиеся синодом и церковниками, экспедиции Строева удалось собрать исторический материал огромной ценности. При издании исторических актов многие из них, однако, были задержаны синодом за «отступления от настоящего», за обнаруженный в документах «строптивый дух против поставленной власти». Синод не разрешил напечатать грамоту патриарха Никона на имя константинопольского архимандрита Дионисия «за резкие и оскорбительные отзывы о царе Алексее Михайловиче». Запретили и издание документов, в которых духовенство изобличалось в невежестве и пороках, за «разные на духовенство доносы»40.
Такая же судьба постигла старинные акты Рязанского края, собранные археографом Пискаревым. Многие из актов, включённых в это собрание, были исключены, так как они, по заключению духовной цензуры, «никого не назидая, никого не просвещая, очень многих людей могут ввести в соблазн или подать им случай к порицанию высокого сана»41.
Церковники скрывали от учёных народные сокровища, оказавшиеся в церковных хранилищах, пытались не допустить их в научный оборот под тем предлогом, что этими материалами должны заниматься одни церковники во избежание «соблазна и лжеучения».
Капитальный труд профессора К. А. Неволина «История российских гражданских законов», изданный в 1851 г., вызвал нападки духовного ведомства за использование в нём без разрешения синода выписок из синодских актов.
В истории просвещения провинциальной России не малую роль сыграли различные «Губернские ведомости», выходившие с 1837 г. В неофициальной части этих «Ведомостей» систематически помещались статьи по географии, этнографии, истории той или иной губернии. В «Губернских ведомостях» сотрудничали прогрессивные деятели. За содержанием «Губернских ведомостей» зорко следили церковники и немедленно принимали соответствующие меры, если находили что-либо противное православию и религии.