Правосудие
Шрифт:
Судья. Я очень не люблю скрывать имена свидетелей. (Бросает взгляд на Фолдера, который сжимает и сплетает руки, затем на Руфь, которая сидит, застыв на месте и не сводя глаз с Фолдера.) Я обдумаю вашу просьбу. Посмотрим! Я вынужден принять во внимание, что, может быть, она пришла сюда, чтобы дать ложные показания в пользу обвиняемого.
Фром. Ваша милость, право же, я...
Судья. Хорошо, хорошо, я ничего такого не утверждаю, мистер Фром! Оставим пока этот вопрос.
Когда он кончает говорить, возвращаются присяжные и гуськом проходят в свою
ложу.
Секретарь суда. Джентльмены, согласовали ли вы свое решение?
Старшина присяжных. Да.
Секретарь суда. Гласит ли оно "виновен" или "виновен, но находился в состоянии невменяемости"?
Старшина присяжных. Виновен.
Судья кивает, затем, собрав свои записи, глядит на Фолдера, который стоит
неподвижно.
Фром (вставая). Я прошу разрешения у вашей милости обратиться к вам с просьбой о смягчении приговора. Я не знаю, считает ли ваша милость, что я могу добавить что-нибудь к тому, что я уже говорил присяжным о молодости подсудимого и о том, под каким давлением он находился.
Судья. Не думаю, чтобы вам нужно было повторять все это, мистер Фром.
Фром. Если ваша милость так полагает... Но я покорнейшим образом прошу вашу милость придать самое серьезное значение моим доводам.
Судья (секретарю). Продолжайте.
Секретарь суда. Подсудимый, вы признаны виновным в совершении подлога. Имеете ли вы сказать что-нибудь такое, что могло бы смягчить наказание, полагающееся вам в соответствии с законом?
Фолдер отрицательно качает головой.
Судья. Уильям Фолдер, вы подверглись справедливому суду и признаны виновным в подлоге. Это решение я нахожу вполне правильным. (Останавливается, потом, заглянув в свои записи, продолжает.) Защита утверждала, что в момент совершения преступления вы были в невменяемом состоянии. Я думаю, что это, несомненно, был лишь предлог для того, чтобы показать суду истинную природу того искушения, которому вы поддались. По существу, в течение всего процесса ваш защитник просто взывал к милосердию суда. Конечно, путь, избранный вашим защитником, дал ему возможность представить такие свидетельские показания, которые могли бы в этом отношении повлиять на суд. Разумно ли это было с его стороны или нет - другой вопрос. Он утверждал, что с вами следует обращаться скорее как с больным, чем как с преступником. Этот довод, который под конец превратился в страстный призыв, он основывал на обвинении Правосудия, которое, по его мнению, может усугубить и завершить процесс формирования из вас преступника. Взвешивая, какое значение мне следует придать этой просьбе, я должен принять во внимание ряд обстоятельств. Я должен принять во внимание прежде всего тяжесть совершенного вами преступления, ту несомненную преднамеренность, с которой вы позднее подделали корешок чека, опасность, которую вы навлекли на невинного человека, - а это, по-моему, очень серьезный момент, - и, наконец, я должен считаться с необходимостью предостеречь других, которые могли бы последовать вашему примеру. С другой стороны, я не забываю того, что вы молоды, что до сих пор ваше поведение было безупречным, что, если верить вашим собственным показаниям и показаниям свидетелей защиты, вы в момент совершения преступления находились в некотором возбуждении. Я очень хотел бы, насколько позволяет мой долг не только по отношению к вам, но и по отношению к обществу, поступить с вами мягко. Но это приводит меня к тому, что является, как мне кажется, решающим фактором в нашем деле. Вы были клерком в юридической конторе - это, по-моему, весьма важное обстоятельство. Тут никак нельзя допустить, что вы не отдавали себе ясного отчета в серьезности совершаемого вами преступления и не знали, какое наказание оно за собой влечет. Однако здесь говорилось о том, что вас увлекли ваши чувства. Мы сегодня слышали историю ваших отношений с этой... э... миссис Ханиуил. На этой истории, собственно, были основаны и защита и призыв к милосердию. Но что же это за история? Вы, молодой человек, и она, молодая женщина, несчастливая в своем замужестве, питали друг к другу чувства, которые, как вы оба говорите (я не могу судить, правда это или нет), еще не привели к безнравственным отношениям, но, как вы оба признаете, неизбежно привели бы к ним. Ваш защитник пытался смягчить это обстоятельство утверждением, что женщина, по его словам, была в "безвыходном положении". Не мне судить об этом. Она замужняя женщина, и мне совершенно ясно, что вы совершили преступление с целью осуществить безнравственный замысел. Итак, при всем моем желании, я, по совести, не могу удовлетворить просьбу о милосердии, основанную на доводах, противоречащих морали. Эти доводы несостоятельны ab initio {С самого начала (лат.).}, и если бы я внял им, вам тем самым была бы предоставлена возможность завершить свой безнравственный план. Ваш защитник пытался связать ваше преступление с тем, что он, по-видимому, считает недостатком нашего закона о браке. Он пытался также доказать, что было бы несправедливо наказывать вас дальнейшим тюремным заключением. Я не могу согласиться с ним в этом. Закон есть закон величественное здание, под сенью которого мы все обретаемся, и каждый камень его покоится на других камнях. Мое дело - лишь выполнять закон. Вы совершили очень тяжкое преступление. Принимая во внимание мой долг перед обществом, я не могу воспользоваться предоставленной мне властью смягчить вашу участь. Я присуждаю вас к трем годам каторжных работ.
Фолдер, который во время речи судьи внимательно смотрел на него, роняет голову на грудь. Когда стражники уводят его, Руфь вскакивает с места. В зале
движение.
(Репортерам.) Я прошу представителей прессы не упоминать имени свидетельницы в отчетах.
Репортеры кланяются в знак согласия.
(Руфи, которая, не отрываясь, смотрит в направлении, куда увели Фолдера.) Вы поняли? Ваше имя не будет упомянуто.
Коксон (дергая ее за рукав). К вам обращается судья.
Руфь оборачивается, пристально смотрит на судью и снова отворачивается.
Судья. Мне сегодня придется еще посидеть здесь. Объявите следующее дело.
Секретарь суда (стражнику). Переходим к делу Джона Були.
Под возгласы "Свидетели по делу Були!" занавес падает.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Тюрьма. Просто обставленная комната. Два больших окна с решетками выходят на тюремный двор, где люди в желтой одежде и в желтых шапках без козырьков быстро шагают гуськом, на расстоянии четырех шагов друг от друга по зигзагообразной белой линии, начерченной на цементе двора. Посредине стоят два стражника в синей форме, в островерхих фуражках и при саблях. В комнате выцветшие стены, шкаф с множеством официального вида книг. Между окнами конторский шкаф, на стене план тюрьмы. Письменный стол завален бумагами. Сочельник. Начальник тюрьмы - подтянутый, строгого вида мужчина с подстриженными светлыми усами, задумчивыми глазами и седыми, редеющими на висках волосами - стоит у письменного стола, рассматривая пилку, грубо сделанную из куска металла. На руке, в которой он держит пилку, не хватает двух пальцев, и поэтому на нее надета перчатка. В двух шагах от него стоит навытяжку старший надзиратель Вудер, высокий, худой, лет шестидесяти, с военной выправкой. У него седые усы и печальные, как у обезьяны, глаза.
Начальник (со слабой, рассеянной улыбкой). Любопытная вещица, Вудер! Где вы ее разыскали?
Вудер. У него в матраце, сэр. Уже года два мне не попадались такие штучки.
Начальник (с любопытством). У него был какой-нибудь определенный план?
Вудер. Он успел перепилить прут оконной решетки вот на столько. (Показывает двумя пальцами расстояние примерно в полсантиметра.)
Начальник. Я зайду к нему в камеру сегодня же. Как его зовут? Моуни? Стреляный воробей, надо полагать?
Вудер. Да, сэр, сидит четвертый раз. Такому тюремному старожилу пора бы уж знать, что все это бесполезно. (С презрительной жалостью.) Занятие, говорит, по крайней мере. Одно у них занятие: двери взламывать да окна высаживать - что на воле, что здесь.
Начальник. Кто сидит рядом к ним?
Вудер. О'Клири, сэр.
Начальник. А! Тот ирландец!
Вудер. А в следующей камере - парнишка Фолдер, каторжный, а рядом с ним - старик Клинтон.
Начальник. Да-да, "философ"! Надо будет поговорить с ним о его глазах.
Вудер. Ведь вот что интересно, сэр: они как будто знают, когда кто-нибудь затевает побег. Делаются какими-то беспокойными. Вот и сейчас, настоящая волна прокатилась!
Начальник (задумчиво). Странная вещь - эти волны возбуждения. (Оборачивается и разглядывает арестантов, выведенных на прогулку.) А здесь, на дворе, кажется, все спокойно.
Вудер. Утром этот ирландец О'Клири начал барабанить в дверь камеры. И от такой вот мелочи все заключенные сразу словно взбесились. Они иной раз точно звери неразумные.
Начальник. Так бывает с кавалерийскими лошадьми перед грозой, я это видел: по всему строю вдруг словно что-то прокатится.
Входит тюремный священник. Это темноволосый, аскетического вида человек в будничной священнической одежде. У него неподвижное лицо, плотно сжатые
губы, размеренная речь образованного человека.
(Показывая пилку.) Видели, Миллер?
Священник. Полезная вещичка.
Начальник. Годится для нашего музея, а? (Идет к шкафу и открывает его. Внутри виден целый ряд каких-то веревок, крючков и металлических инструментов; к каждому из них привязан ярлычок.) Благодарю вас, мистер Вудер, вы свободны.
Вудер (отдает честь). Слушаюсь, сэр. (Уходит.)
Начальник. Это объясняет поведение заключенных за последние день-два, как вы думаете, Миллер? Возбуждение прокатилось по всем этажам.
Священник. Я не заметил ничего особенного.
Начальник. Да, кстати! Я хотел бы пригласить вас пообедать с нами на рождество.
Священник. Завтра? Очень вам благодарен.
Начальник. Меня всегда огорчает, когда среди заключенных появляется недовольство. (Бросает взгляд на пилку.) Придется наказать беднягу! Не могу не сочувствовать человеку, который пытается вырваться на волю. (Кладет пилку в карман и запирает шкаф.)