Прайд Саблезуба
Шрифт:
В конце концов на вершину Семен все-таки забрался. Он даже сумел слегка подкрепиться по дороге – съел пяток улиток и разорил птичье гнездо, выпив яйца сырыми. Макушка сопки была голой, и вид с нее открывался замечательный – не столько даже в смысле красоты, сколько информативности.
Он действительно находился в районе слияния двух крупных рек, одна из которых текла откуда-то с юга. Северную часть панорамы до горизонта занимала слабо всхолмленная равнина, вся в мелких озерах и глубоких лужах. «Похоже, мамонтовая степь гибнет прямо на глазах. Впрочем, наверное, это иллюзия: она будет умирать не одну сотню лет, постепенно превращаясь в тундру, лесотундру и тайгу. Городским людям почему-то кажется, что лес всегда богаче жизнью, чем,
Правый берег основной реки представлял собой страну невысоких (в пределах первых сотен метров) сопок, заросших кустами и лесом – лиственница, ольха, береза, кедровый стланик и что-то еще. Долина «малой» реки близ устья была широкой и плоской, с большим количеством наполненных водой проток и стариц. Это в общем-то была степь с отдельными островками леса. Семен долго рассматривал долину близ устья, пытаясь высмотреть какой-нибудь репер-ориентир, заметный снизу, с воды, – оказаться в протоке, которая через пару километров обмелеет, ему совсем не хотелось.
А вот былого изобилия крупной дичи Семен ни на том, ни на этом берегу не заметил. То ли бо2льшая часть животных погибла зимой, то ли куда-то откочевала. Тем не менее одно небольшое стадо копытных он высмотрел-таки внизу на расстоянии километров трех. Это было в противоположной стороне от стоянки, но Семен решил попытать счастья и начал спускаться.
Через заросли он продирался не меньше часа, а когда оказался на открытом месте, никаких животных ни вблизи, ни вдали не обнаружил – то ли сам потерял ориентировку, то ли стадо куда-то ушло. Некоторое время он бродил вдоль условной границы степи и леса, а потом обнаружил, что день кончается и надо суметь засветло добраться до стоянки. Семен устал, был зверски голоден и зол на весь мир и на себя в особенности. Топать ему предстояло никак не меньше 4–5 километров и отнюдь не по ровной дороге.
Искусанный комарами, исцарапанный ветками, в рваных мокасинах Семен обходил подножие сопки и слабо надеялся, что с пути он не сбился и вот-вот окажется в прибрежной зоне, где идти будет легче. Обращать внимание на происходящее вокруг он давно перестал. Один раз, правда, он чуть не наступил на ежа и некоторое время размышлял, не съесть ли его. Пока он этим занимался, еж развернулся и убежал в кусты – лезть туда за ним никакого желания у Семена не было. Пришлось ругнуться покрепче и шлепать дальше.
Он уже начал подозревать, что идет не к берегу, а параллельно ему, когда его остановил немой вопрос «в лоб»:
– «Как охота?»
Пожалуй, враждебности в этой «мыслефразе» не было, скорее, явный оттенок иронии. Семен встал как вкопанный и хотел было вскинуть арбалет, но вспомнил, что тот не заряжен, и не стал этого делать. Метрах в пяти перед ним сквозь ветки слабо мерцали два пятнышка – кошачьи глаза. Тело зверя на фоне зарослей «не читалось» совершенно, хотя шкура у него была совсем не зеленого цвета. Нужно было что-то отвечать, и Семен попытался взять себя в руки:
– «Я не охочусь на твоей земле (в смысле – не хочу отнимать добычу у слабого). У меня другие дела».
Кажется, шутка (если ее можно так назвать) была принята и понята:
– У-мырл, – сказал кот. – «Пойдем поедим (в смысле – поохотимся). Я угощаю (в смысле – мне не жалко, но и намек, что, мол, объесть меня ты все равно не сможешь)».
Семен, озабоченный дозировкой иронии в своем ответе, не сразу сообразил, что последует за его согласием, а когда сообразил, то мысленно схватился за голову: «Что я творю?!» Но отыгрывать назад было поздно – бесшумно и плавно кот двинулся вперед, а Семен поплелся за ним – прочь от лагеря.
Через пару сотен метров зверь притормозил, чуть повернул голову и, глядя на Семена одним глазом,
– «Почему шумишь?»
– «Хм, – чуть не растерялся Семен, но вовремя нашелся: – Мне незачем прятаться (в отличие от тебя!) – мой зуб далеко кусает».
– У-мырл, – ответил кот и двинулся дальше.
Под лапами у него почему-то ничего не хрустело, не ломалось и даже не шелестело. Сквозь заросли он не проламывался, а как бы струился, почти не касаясь боками веток. Семен, которого уже подташнивало от усталости и голода, поспевал за ним с трудом, но в общем-то без надрыва. Ему хотелось верить, что зверь ходит так всегда, а не притормаживает ради него. Причем оказалось, что идти за ним «след в след» значительно легче, чем просто так – кот умудрялся находить просветы между стволами и ветками, то и дело ныряя то вправо, то влево, но сохраняя общее направление. Впрочем, Семену вскоре стало не до наблюдений и комментариев – лишь бы не потерять из виду толстый короткий хвост ведущего. В итоге окончательно запарившийся в своей меховой рубахе, потерявший представление о пространстве и времени Семен чуть не налетел на него. Кот стоял в пол-оборота и смотрел на человека с нескрываемой иронией:
– «Пришли. Охоться».
– Счас начну, – прошептал Семен и двинулся вперед, стараясь (впрочем, безуспешно) шуметь поменьше.
Через пару десятков метров заросли кончились, и Семен обнаружил, что находится на склоне, в полусотне метров над плоским дном долины какого-то притока. И долина эта, в добрый километр-полтора шириной, представляет собой покрытую травой плоскотину, разгороженную небольшими перелесками. На этой плоскотине не так уж и далеко пасется стадо (голов двадцать) каких-то животных. Было еще довольно светло, и Семен смог разглядеть, что рога у самцов прямые, слабо изогнутые и направлены вперед. С такими он еще не сталкивался – это не бизоны, не зубры и не овцебыки. «Наверное, это те самые туры, которые у нас в лесостепной зоне дожили до Средних веков – известна даже точная дата, когда был убит последний. Или, может быть, это так называемые дикие быки, от которых пошел крупный домашний скот? В свое время я с этим так и не разобрался – в книжках, похоже, по-разному называют одного и того же зверя. Впрочем, проблема совсем не в этом…
Стадо не стоит на месте, а медленно движется слева направо относительно наблюдателя. В общем-то, скоро они подойдут, наверное, поближе, но пока этого дождешься, может стемнеть. Расстояние до крайних наискосок вниз по склону определить трудно, но оно явно меньше, чем убойная дальность арбалета, хотя и на пределе прицельной. Что делать?»
Семен достал из прорези в рубахе на животе крюк (обвязку он по-старинке надел на голое тело) и стал натягивать тетиву. Размокшие, скользкие от пота ремни резали бока, норовили соскользнуть с плеч, и осуществить это мероприятие удалось лишь с третьего раза. Семен утер пот со лба и, пригибаясь, как солдат под обстрелом, двинулся вперед и вниз. Впрочем, далеко он не ушел – метров через 30–40 животные исчезли из виду, и пришлось немного вернуться.
Ситуация была почти безнадежной: у него с собой четыре болта, из которых хорошо пристреляны только три. Сколько на это ушло сил – лучше не вспоминать. Стрелять с такого расстояния почти то же самое, что просто их выбрасывать. Промах – это стопроцентная потеря, можно и не искать. Если унесет подранок – это тоже потеря, потому что до темноты его не догнать. Конечно же, нужно подобраться поближе, но Семен давно не питал иллюзий по поводу своей способности к кому-то подкрадываться.
«И кто виноват? Опять я? Не надо было „кидать понты“ в разговоре с котом! А как же тогда с ним разговаривать?! Придется стрелять – ничего не поделаешь. Устал к тому же как собака… Впрочем, может, это и к лучшему: есть такой армейский прием – плохо отстрелявшее подразделение заставляют пробежаться километра 3–4 и – снова на огневую позицию. Говорят, очень способствует повышению меткости – ох-хо-хо-о…»